Евгений Ковалев мы обязаны рассказать правду

Такого еще не знала русская история, чтобы в столице государства, в самом центре Москвы был создан настоящий концентрационный лагерь со всеми необходимыми атрибутами: колючей проволокой, собаками, кордонами автоматчиков.

Третьего октября все подступы к Дому Советов, где продолжал отстаивать Конституцию и законность осажденный парламент России, были перекрыты вооруженными людьми. Они были повсюду, на каждой улице, в каждом дворе. Пройти через них никому практически было невозможно. Исключение составляли только журналисты. В районе американского посольства стоял заслон солдат и ОМОНа, через который пресс-служба Совета Министров организовала проход журналистов на территорию запретной зоны.

Около четырех часов дня, имея в кармане аккредитационное удостоверение журналиста, я оказался в этом месте. Уже там ощущались острота ситуации и накал страстей. Отделенные легким металлическим барьером, друг другу противостояли две группы людей, принадлежащие одной нации, одному возрасту, одной эпохе. Но одни были вооружены и закованы в бронежилеты, другие могли использовать только силу убеждения.

- У меня внуки, мне нечем их кормить! - буквально плакала, обращаясь к ОМОНовцам, старушка в поношенном пальто.

- Что вы делаете? Кого защищаете, мафию и воров? Вы никогда себе не простите, если испачкаете руки кровью людей, - кричал побагровевший от напряжения парень.

Чуть в стороне я увидел человека, показавшегося знакомым. Это был Сергей Адамович Ковалев. Он возглавлял комитет Верховного Совета по правам человека. И он же одним из первых оставил свой пост, перейдя на службу к президенту. Очевидно, правозащитное прошлое заставило его все-таки попытаться пройти к Дому Советов, где десять дней без электричества и тепла, без права свободного передвижения находились его коллеги-депутаты и еще тысячи "человеков", чьи права должен был защищать его комитет.

Я попытался заговорить с ним в надежде получить ответ на вопрос, как из лозунгов о демократии, правах человека, милосердии вырастают государственные перевороты и концлагеря.

- Разве это демократия? - ответил он мне, указывая на кричащих людей. - Кто им дал право так говорить?

- Эти люди, доведенные до отчаяния, могут говорить все, что им вздумается, это их право, потому что они - частные лица, они не руководят государством, и последствия их слов и действий несоизмеримы по опасности с тем, что говорит и творит президент.

С.А. Ковалев намеревался пройти к Дому Советов, чтобы своими глазами увидеть, что же там происходит в действительности, почему раздались выстрелы. Собственно, эту же цель преследовал и я. Но известного правозащитника не пропускала милиция, несмотря на все его чины и удостоверения. В этот момент подошедший мужчина как ни в чем ни бывало спросил:

- А чего, собственно говоря, вы здесь ждете? Оцепление вокруг Белого Дома уже прорвано, туда можно свободно пройти.

И он махнул рукой в сторону Краснопресненской набережной. Как мы стояли втроем вместе с С. Ковалевым и его спутником, так втроем и отправились в указанном направлении.

Действительно, вся набережная Москвы-реки была заполнена идущими людьми, которые исчислялись тысячами. Там были мужчины и женщины, пожилые люди и молодежь, обычные москвичи. наши сограждане. Запомнилась сцена, как женщина преклонных лет несла в одной руке хозяйственную сумку и дюралевый щит. а в другой - помятую милицейскую фуражку. Несоответствие ее возраста и тех "трофеев", которые она где-то подобрала, вызывало у всех только улыбку. Люди быстрым шагом двигались к освобожденному из блокады Дому Советов, ставшим за эти несколько дней национальным символом мужества, стойкости и верности долгу. Они шли мимо цепей ОМОНа, которые окружали здание мэрии Москвы, не проявляя никаких признаков агрессивности или ожесточенности. Наоборот, наполненная ярким солнечным светом атмосфера тех часов дышала радостью победы, ощущением силы и сплоченности народа, солидарности с защитниками Дома Советов. Это было настоящее народное торжество, старики-ветераны с орденскими колодками на груди обнимали друг друга, со всех сторон неслись поздравления и возгласы:

- Победа!

Я продолжал продвигаться к Дому Советов, а навстречу шла основная масса демонстрантов, концентрируясь вокруг мэрии. Вдохновленные прорывом блокады Дома Советов, люди, видимо, решили окружить здание гостиницы "Мир" и мэрии, где как раз размещались штабы ОМОНа. Вряд ли у демонстрантов изначально была цель "захватить" эти здания, скорее этот план возник стихийно, в азарте борьбы. Некоторые из демонстрантов выкрикивали, время от времени:

- На мэрию, на мэрию!

Именно тогда раздались первые автоматные очереди из гостиницы и мэрии. Когда началась стрельба, я находился на довольно значительном расстоянии от места событий, около двухэтажного здания общественной приемной Верховного Совета. Но даже туда распространился слезоточивый газ, пущенный ОМОНом. Как и все, намочил платок, чтобы прикрыть им лицо.

Аккредитационное удостоверение журналиста позволило мне пройти внутрь здания Дома Советов. При входе документы тщательно проверяли оставшиеся верными Верховному Совету сотрудники милиции.

Все дальнейшие события наблюдал с балкона второго этажа. Через некоторое время люди стали возвращаться от мэрии, которую уже заняли демонстранты. Правда, не все высотное здание, а лишь первые пять этажей. С балкона были хорошо видны убегающие солдаты, которых никто не преследовал. При этом они бросали не только щиты и дубинки, но и технику. Один за другим подогнали к Дому Советов несколько военных "Уралов", автобусы, в которых размещался полевой штаб, и даже две машины, оснащенные радиостанциями. Ни одного бронетранспортера в руки демонстрантов не попало. В мэрии был задержан один из замов Лужкова, в окружении плотного кольца народа под охраной его доставили в Дом Советов. Точно так же привели и полковника милиции из штаба, осуществлявшего блокаду. Особенно горячие головы, ожесточенные зверствами ОМОНа, пытались выместить злобу на задержанных, но любые попытки рукоприкладства немедленно пресекались. Отовсюду доносились крики:

- Не трогайте их! Если они виноваты, их будут судить! Но сразу же после беседы с Руцким в его кабинете все задержанные были отпущены на волю. В целом отношение к военнослужащим было вполне миролюбивым, если с их стороны не исходило насилие. Все прекрасно понимали, что в военной форме находятся такие же русские люди, которых пригнали сюда подневольно.

Настоящую бурю ликования вызвало появление возле Дома Советов роты солдат, перешедших на сторону Верховного Совета.

Площадь наполнилась криками "Ура!", "Молодцы". Солдат обнимали ветераны, женщины со слезами радости целовали, все угощали сигаретами. Нигде ранее не приходилось так явственно видеть единство армии и народа, нескрываемую любовь простых людей к своим защитникам. Это было, пожалуй, самое сильное по эмоциональному воздействию событие того дня.

Балкон Дома Советов был тем местом, откуда шел постоянный диалог народа с парламентом. Но в тот момент складывалось впечатление, что заполненная народом площадь и парламент жили самостоятельной жизнью. У микрофона никого не было. Только священник напомнил защитникам о выпавшем на 3 октября празднике Воздвижения Креста Господня, повторив несколько раз через мегафон:

- С нами Бог!

Да еще депутат Павлов обратился к площади с призывом:

- Соблюдайте спокойствие и благоразумие. Не проявляйте никакой самодеятельности, сейчас идет заседание Верховного Совета, он должен решить, как быть дальше.

Но события уже развивались помимо воли Верховного Совета, для которого прорыв блокады Дома Советов многотысячной демонстрацией москвичей, очевидно, тоже был неожиданностью. Вдохновленные успехом, демонстранты направились в Останкино, чтобы потребовать предоставления эфира. Кто-то с балкона пытался разубедить разгоряченных людей, старался заставить их отказаться от идеи идти в Останкино, чтобы не оставлять Дом Советов без защиты. Но безуспешно. Вообще эта демонстрация 3 октября была запланирована ее организаторами задолго до появления злополучного указа Ельцина N1400 от 21 сентября. Ее готовила "Трудовая Россия" самостоятельно, без какого-либо участия Верховного Совета России. Поэтому обвинять российский парламент и ч депутатов в развивающихся стихийно событиях и их последствиях, нельзя. Другое дело, что они не смогли взять управление этими процессами в свои руки. Но по силам ли это было депутатам, находившимся почти две недели в осадном положении? Фактически без сна. покоя и достоверной информации о происходящем вокруг. К началу октября уже наметился политический и моральный перелом а пользу Верховного Совета, стоявшего на защите конституционное законности. Никакие потрясения, а тем более "штурмы" парламенту были не нужны. Побоище, устроенное в Останкино, где БТРы расстреливали людей, было гораздо нужнее президентской стороне, чтобы под предлогом подавления "мятежа" уничтожить законно избранные органы представительной и судебной власти.

Было уже темно, когда в Дом Советов стали поступать отрывочные сведения, что в Останкино идет настоящий бой. Прибыли грузовики, чтобы отвезти туда добровольцев для оказания помощи демонстрантам. Несмотря на реальную угрозу гибели, стали формироваться группы смельчаков. Можно было только удивляться самоотверженности этих людей (в основном молодежи) граничащей с безрассудством. Безо всякого оружия, только с резиновыми палками и щитами они собирались ехать в самое пекло выручать товарищей. Сколько из них уже никогда не вернулось назад? Я видел это своими глазами и могу свидетельствовать: от Дома Советов люди уезжали без оружия! Помнится даже такая сцена: группа молодых парней стояла кружком, и один из них очень громко убеждал других:

- Вы знаете, что происходит в Останкино? Я был там, и без оружия больше не поеду. Я не хочу быть мясом.

А между тем все чаще и чаще стали прибывать оттуда машины скорой помощи, привозя раненых.

Всю ночь обстановка вокруг Дома Советов была сравнительно спокойной. Настолько, что можно было даже попытаться уснуть. Просторный кабинет пресс-службы Верховного Совета стал местом ночлега нескольких журналистов из разных газет. Если бы в тот момент хоть на одну секунду можно было представить, что произойдет на следующий день, многие, очевидно, предпочли бы более безопасное место. Но президент и правительство столько раз заверяли с экранов телевизоров - никакого штурма Белого Дома не будет, депутаты могут сидеть в нем "хоть до зимы", что нам и в голову не могла прийти мысль о возможности расстрела здания и находящихся там людей.

Утро четвертого октября не предвещало ничего трагического. Чистое небо, силуэты московских высотных зданий на фоне восхода. На улице перед зданием спокойно прогуливались защитники Дома Советов. Но без пяти минут семь это спокойствие нарушили пулеметные и автоматные очереди.

По наивности мы выглянули в окно посмотреть, что происходит. Зеленые БТРы с двух сторон медленно ползли вдоль здания, простреливая площадь в тех местах, где было больше людей. Те бросились врассыпную, стараясь укрыться за стеной общественной приемной Верховного Совета, буквально прилипнув к ней. Потом пулеметные очереди полоснули по верхним этажам. Фонтанчики мраморной крошки, отколотой пулями, вырвались из стены. Происходящее было настолько нереальным, что мы даже не сразу осознали весь ужас и всю опасность нашего положения. Казалось, эти выстрелы случайны и временны, что они должны скоро прекратиться. Но они уже не прекращались весь день. Так, без всякого предупреждения, без предъявления каких-либо требований начался хладнокровный расстрел здания высшего законодательного органа страны.

Мы вновь вернулись в один из кабинетов пресс-центра, окна которого выходили во двор. Через некоторое время поступила команда - всем журналистам собраться в зале заседаний Совета Национальностей.

Расположенный на третьем этаже внутри здания, без окон, этот зал был, пожалуй, самым безопасным местом. Освещаемый лишь несколькими свечами, он напоминал собой храм. Был даже свой священник. Постепенно отовсюду стали стекаться люди: депутаты, работники аппарата Верховного Совета, их родственники, повара из столовой, журналисты. Вскоре зал, вмещающий человек триста, заполнился до отказа. Было много женщин. Они, кстати, и взяли ситуацию под свой контроль. Одна из них предложила собравшимся послушать стихи, которые она сочинила в эти трагические дни. Потом звучали другие стихи, других авторов, в исполнении других людей. Запомнились особенно строчки Ольги Берггольц о блокадном Ленинграде, очевидно, потому, что уж слишком они напоминали происходящее вокруг. Затем как-то естественно вслед за стихами стали звучать любимые, хорошо известные всем песни, в основном патриотические, народные - русские и украинские.

Так это было: в простреливаемом насквозь здании люди пели родные им с детства песни. Песни своих отцов, своей Родины. У кого-то не выдержали нервы, и он крикнул:

- Перестаньте петь, здесь же умирают наши товарищи! Ему возразили:

- В Отечественную войну люди тоже пели. Наверное, без этих стихов и песен ожидание своей участи было бы еще более невыносимым. Все с надеждой ждали, что в десять часов в здании Конституционного Суда соберется Совет Федерации и прекратит эту бессмысленную бойню. (Тогда еще никто не знал, что здание Суда и сами судьи тоже блокированы, а главам республик и областей так и не позволят собраться). В ожидании прошли и десять, и одиннадцать часов. К пулеметным и автоматным очередям, выстрелам малокалиберных пушек добавились танковые залпы, от которых все здание начинало сотрясаться - того и гляди, мог обрушиться потолок.

Несмотря на это, депутаты не теряли присутствия духа. Татьяна Карягина изложила свою точку зрения на происходящее, оценив события последних дней как столкновение двух политических и экономических курсов развития страны: радикального, шокового и более умеренного, учитывающего интересы всех людей. Выступили депутаты Румянцев, Челноков, а генерал Тарасов с присущим военному человеку знанием дела рассказал о том, из каких видов оружия ведется обстрел здания. Заместитель председателя Верховного Совета Воронин пытался успокоить людей, сказав, что предпринимаются попытки начать переговоры о прекращении огня, чтобы вывести из здания женщин и безоружных людей. Но атакующая сторона отказывалась это сделать, требуя полной капитуляции всех сразу. На вопрос, кто ведет обстрел здания, Воронин ответил:

- Полк охраны президента.

Все с нетерпением ждали, что снаружи кто-нибудь придет на помощь. Сообщения поступали самые противоречивые: то к Дому Советов выехали члены Конституционного Суда, чтобы гарантировать безопасность людей, которые хотели покинуть здание, то сообщили о гуманитарной миссии в составе руководителей субъектов Федерации и представителей Патриархии. Но ожидания так и не оправдались. Больше всего надежд было связано с именем одного человека - Валерия Дмитриевича Зорькина, но к нему самому в тот день был приставлен автоматчик.

Неожиданно депутат Иона Андронов сообщил, что командир одной из частей согласился пропустить женщин. Но когда его спросили о гарантиях сохранения жизни, офицер ответил, что ею может быть только его честное слово. В это уже никто не верил, слишком пугающей была действительность, слишком страшными рассказы о том, как убивают безоружных людей, покидающих Дом Советов.

Все чаще тишину в зале нарушали крики:

- Врача к левому выходу! Санитара к правому выходу! Пожилой человек в белом халате (видимо, кто-то из врачей-депутатов) устало поднимался с кресла и поспешно шел помогать раненым. На моих глазах делали перевязку совсем молодому. парню, которому пуля угодила в руку. Он потерял сознание, поскольку пуля задела кость. А у врача даже не было ножниц, чтобы разрезать окровавленный рукав, вскрыть ампулу с обезболивающим.

Через некоторое время в зал пришел и Руслан Хасбулатов. Александр Руцкой все время продолжал оставаться в своем кабинете, из которого он осуществлял управление обороной здания, пытался связаться с Конституционным Судом, в отчаянии обращался к офицерам и солдатам с призывом о помощи. Около двенадцати часов Руцкой приказал прекратить ответный огонь - в надежде, что это поможет начать переговоры. Но ответом были новые, еще более разрушительные танковые залпы. Руслан Хасбулатов обратился к присутствующим со словами, которые фактически стали его прощанием.

- Обстановка очень тяжелая. Да вы и сами видите, что происходит вокруг. Невозможно поверить, что все это в действительности. Настолько иррационально происходящее. Прямым попаданием разгромили палатку, в которой находились защитники Дома Советов, и даже не дали возможности убрать их трупы. Они так и лежат на улице. Дело дошло до того, что убивают наших парламентариев. Человек, который пошел от нас с белым флагом, чтобы начать переговоры, убит. Вообще поражает какая-то особая жестокость, с которой ведут себя государственные чиновники и наши вчерашние коллеги. Позвонили замминистра иностранных дел Чуркину, рассказали ему, что в здании гибнут люди, попросили помочь вывести безоружных людей, а в ответ услышали: "Что вы еще хотите сказать?" Вот только что сообщили: снайпер убил молоденького паренька в приемной Руцкого.

Но что бы ни случилось потом, я хочу сейчас у всех вас попросить прощения, если что-то делал не так.

Около двух часов обстрел здания прекратился. Появилась надежда, что начались переговоры и они принесут какой-то результат. Но с каждым новым выстрелом надежда сменялась разочарованием.

Опять в президиуме появился Олег Румянцев. Он сообщил, что только что разговаривал с секретарем Совета безопасности Олегом Лобовым. Первая реакция Лобова была очень резкая:

- Чего там с вами вести переговоры? Вы все пьяные! После того, как Румянцев объяснил ему, что это неправда, что в здании много женщин, есть дети, Лобов обещал связаться с Ериным, убедить его начать переговоры и прекратить обстрел. Румянцев опять повторил, что к Дому Советов выехала гуманитарная миссия из Патриархии. Прошел примерно час. После короткого затишья опять возобновился обстрел здания.

Так, от надежды к разочарованию прошел почти весь день. Уже подкрадывался вечер, и ужас предстоящей ночи делал положение почти безысходным. Ясно было, что ночь вряд ли кому-нибудь удастся пережить.

Неожиданно в зал пришел Баранников в сопровождении двух офицеров в форме спецназа. Баранников представил их:

- Сейчас в Дом Советов пришли два офицера из группы "Альфа", положив оружие при входе.

В зале все поняли эти слова так, будто они перешли на сторону Верховного Совета. Стали благодарить, приветствовать. Но Баранников охладил пыл присутствующих, сказав, что они пришли по делу. И предоставил слово одному из спецназовцев.

Немного волнуясь, простыми и ясными словами, в которых чувствовалась искренность, и которым хотелось верить, он обратился к залу.

- Нас называют группа "Альфа", хотя правильное наше название - подразделение "А". Мы антитеррористическая группа. На нашем счету дворец Амина в Афганистане, вильнюсская телебашня, после которой нас сдали.

- Вас и сейчас сдадут, - крикнул кто-то из зала.

- Может быть, но вы поймите, мы давали присягу, и не можем не выполнять приказ. Говорят, произошел государственный переворот. Может быть. Я маленький командир и не разбираюсь в большой политике. Это должны решать другие. Но я военный человек и знаю цену жизни и смерти. Я уверяю вас - наше подразделение не произвело ни одного выстрела по Белому Дому. Ни одного! Вы нам в отцы годитесь, мы не хотим никого убивать. И так хватит трупов. Во всем можно будет потом разобраться, сейчас важно сохранить жизнь, потому что мертвым уже ничего не нужно. Вечером будет штурм здания боевыми вертолетами и газовая атака. Мы хотим помочь вам выйти отсюда живыми. Сейчас на улице собралась толпа лавочников, которая пришла, чтобы линчевать вас. Помните об этом. Мы вам в сыновья годимся, ваши смерти нам не нужны.

Я предлагаю такой план. Сейчас я вернусь в свое подразделение, поговорю с другими офицерами, с командованием. Если со мной согласятся (а я постараюсь убедить), мы войдем в здание и выведем вас отсюда. Создадим в толпе коридор из наших людей, чтобы никто вас пальцем не тронул. А если кто-то попытается это сделать, мы применим все средства для вашей защиты, которые у нас только есть, включая оружие. Затем мы сажаем вас в наши автобусы, зашторенные, и отвозим к метро или куда вы захотите.

На этом он закончил говорить. И на него обрушились вопросы: - Какие вы можете дать гарантии? Почему вы не перешли на сторону Верховного Совета, если такие честные?

Чувствовалось, что нервы у людей были напряжены до предела. Но этот офицер, который так и не назвал свою фамилию, только звание - капитан, своей искренностью сумел убедить почти всех. А присутствие Баранникова вселяло дополнительную веру, что провокации не будет. Хотя сам Баранников ничего не мог гарантировать. Он только добавил:

- Мы обо всем договорились. Какие у нас силы - вы сами видели. Прекращение сопротивления - дело времени. На этих людей можно положиться. А о нас не беспокойтесь. Мы спокойны, потому что наша совесть чиста. Наши руки чисты, на них нет крови. Никакого насилия мы не совершали и таких приказов не отдавали.

Затем они ушли, а зал вновь остался в ожидании. Прошло еще не менее полутора часов, во время которых не прекращался обстрел. Все чаще стали звать на помощь врачей.

Выйдя из темного зала на свет и вглядываясь в лица людей, я пытался понять, что заставило их прийти в Дом Советов и, рискуя жизнью, оборонять его с оружием в руках. Один из подъездов охраняла всего горстка людей, человек десять-пятнадцать. В минуту затишья они сидели на полу, прислонившись к стене, кто-то нервно прохаживался. Но как только поступала команда "К оружию!", они превращались в сгусток воли и решительности. Я смотрел в их, в сущности, еще совсем мальчишеские лица (видно, они совсем недавно отслужили в армии) и видел обычных русских парней, которые отличались от таких же русских парней, стрелявших в них снаружи, только политическими убеждениями. И еще тем, что атакующие здание парламента делали это по приказу и за большие деньги, а они защищали его по свободно сделанному выбору и в соответствии с тем, как понимают слова Честь, Достоинство, Справедливость.

Пожалуй, сознавать, что по чьей-то злой воле русские опять стреляли в русских, было больнее всего. Испытавшие это поймут, какому национальному унижению вновь подвергли наш народ, столкнув одну его часть с другой.

Как оказалось, в зале Совета Национальностей кроме нас находилось еще около тридцати журналистов из разных газет, в том числе иностранных. Каким-то чудом там оказался и Майкл Дэвидоу - старый американский коммунист и журналист, которому было уже лет восемьдесят. Вместе со всеми он ходил по обстреливаемым коридорам и его, ветерана войны с японцами, вполне могла убить ОМОНовская пуля.

- Это ваш президент Клинтон санкционировал убийство, - говорили ему, услышав американский акцент.

- Наш? Нет, это ваш президент, - с иронией отвечал Дэвидоу.

Из его ответа так и неясно, что он имел в виду. Или то. что такую санкцию дал президент Ельцин, или то, что Клинтон уже не только американский, но и наш российский президент.

Народу в зале становилось все больше, столы президиума по-прежнему пустовали, люди были предоставлены сами себе. Никто не управлял и даже не информировал зал о том, что же происходит вокруг. Периодически кто-то вставал, услышав, что начался вывод людей, потом все снова возвращались на свои места. Наконец, после очередного порыва к выходу, раздался крик в темноте зала:

- Оставайтесь на местах. Кто командует? Не поддавайтесь на провокации.

Но вошедший в зал гражданин в белом плаще успокоил:

- Чего шумишь? "Альфа" уже здесь...

Из зала люди стали выходить в коридор, который быстро наполнился до отказа. Образовалась толчея, но все было спокойно без паники. Только какой-то пожилой абхаз громко поздравил "великий русский народ с праздником - выводом на космическую орбиту первого спутника Земли". Зачем он это сделал, не знаю. Может быть, для того, чтобы успокоить себя и других, сказать им, что все будет нормально. Хотя в этом, пожалуй, никто не был уверен до конца. Но другого выхода не было. Вмешательство "Альфы" оказалось той спасительной соломинкой, за которую хватается утопающий. Ребята из "Альфы" стали нашей последней надеждой остаться живыми.

В коридоре стояли два спецназовца в полной боевой выкладке, они объявили:

- Выходить по одному, оружие оставлять здесь. Расстегнуть пальто и открыть сумки.

В первом дверном проеме начался обыск, который потом повторялся еще раз десять возле каждых дверей. Руки бойца быстро скользнули по одежде и так же быстро последовало:

- Пожалуйста, проходите.

Вот это "пожалуйста" поразило меня больше всего - настолько оно оказалось неожиданным в обстановке человеческой жестокости, приведшей только что к массовому убийству невинных людей. Лишь в одном месте обыскивающий был жестче других, ударом ребра ладони он заставил расставить ноги и прощупал, не спрятано ли у меня оружие. И совершенно по-другому они повели себя, когда у одного из парней обнаружили пистолет. Послышались удары, его повалили на пол, придавили к нему:

- Откуда у тебя пистолет? - донеслись обрывки фраз. И напуганный, почти плачущий голос в ответ:

- Это не мой, мне его подсунули.

И опять удары, крики...

Кроме этого случая я не видел со стороны бойцов "Альфы" больше ни одного проявления насилия, жестокости или надругательства над людьми. Хотя, конечно, особых церемоний тоже не было.

В одном месте меня спросили:

- Откуда прибыл?

- Из Ярославля.

- Коммуняка?

- Нет, никогда им не был.

- Проходи.

Но вопрос о принадлежности к коммунистам скорее был проявлением личного любопытства со стороны военного, чем целенаправленным их поиском. Потому что пропускали всех, задерживали лишь тех, у кого отсутствовали документы. Их ставили лицом к стене, заставив положить на нее поднятые руки.

Во время другого обыска последовал вопрос:

- Оружие есть?

- Конечно, нет. Откуда оно может быть у меня? Я журналист.

- Вот вы своими перьями все и портите, - услышал я в ответ на свое признание.

Бессмысленно было вступать в дискуссию, перья каких журналистов "все портят", в такой обстановке, когда даже разговаривать с двухметровыми мужиками в камуфляже мне приходилось снизу вверх.

Так, с приподнятыми руками, расстегнутой сумкой и плащом, спустился на первый этаж. Под ногами хрустели осколки стекла, пол был усеян стреляными гильзами и пулями, обильно полит кровью. Проходя мимо открытой двери одного из кабинетов, превращенного в перевязочный пункт, я видел окровавленные бинты, куски ваты, медикаменты и опять кровь, кровь, кровь. Наклонившись, подобрал одну стреляную гильзу, чтобы оставить ее себе на память, как материальное свидетельство того, что довелось увидеть и пережить.

Наконец мы подошли к выходу на улицу. Первое, что бросилось в глаза, - клубы дыма и характерный пороховой запах. Неожиданно опять началась стрельба, причем было не понять, кто стрелял и откуда.

- А где же автобусы? - спросила одна из женщин у спецназовца. - Там же стреляют.

- Ничего, дойдете сами. Можете не бояться, здесь уже прошло до вас пятьсот человек.

Так, под грохот автоматной стрельбы, и пришлось бежать, инстинктивно пригнув голову, к стоявшей поблизости машине с цистерной для воды. Там мы действительно увидели короткий коридор из бойцов "Альфы", но за ним стояла озлобленная толпа, через которую предстояло пробираться без всякой защиты.

- Коммуняки, пришел ваш конец! - раздавались из толпы крики.

Увидев депутата Челнокова, кто-то заорал:

- Челноков, предатель, мы с тобой еще разберемся! Вид этих лиц, не обремененных интеллектом и не предвещавших ничего хорошего, был, пожалуй, пострашней, чем автоматная стрельба. Они готовы были растерзать любого, кто выходил из Дома Советов, не разбираясь, кто есть кто, если бы их не сдерживали спецназовцы из "Альфы". Зачем собрались эти люди возле парламента, чего ради стояли под пулями? Не затем ли, чтобы поживиться бесхозным добром, которого в Доме Советов было на миллиарды? Иначе откуда появились сообщения о мародерах -ведь нас-то обыскивали до последней нитки.

Пройдя через толпу, я увидел БТР, из которого нам замахали рукой - мол, идите туда, в сторону станции метро "Баррикадная". Непрекращающаяся пулеметная стрельба заставляла двигаться ускоренным шагом, почти бежать. Впереди, метрах в пяти, шел депутат Челноков, сутулый, бледный, в одном пиджаке, несмотря на октябрь. Видимо, все вещи он оставил в Доме Советов. Неожиданно его стал догонять какой-то мужичок невысокого роста с полосатой повязкой на руке, то ли дружинника, то ли еще кого. Он начал хватать Челнокова за рукав, пытаясь его задержать. Ему на помощь подскочил еще один гражданский, но с автоматом в руках, который преградил дорогу Челнокову спереди. Коротышка уже занес руку, чтобы ударить депутата, зажатого с двух сторон. И только наше вмешательство прекратило расправу:

- Что вы делаете, нас всех отпустили из Белого Дома!

Услышав эти слова, человек с автоматом повернулся к нам, переспросил: "Отпустили, да?" и освободил Челнокову дорогу. Воспользовавшись этим, депутат побежал вперед, хотя коротышка еще пытался его преследовать.

Обыски не прекращались и в районе жилых кварталов. Там в оцеплении уже стояли сотрудники милиции и какие-то люди в штатском. Узнав, откуда мы, еще раз проверив сумки, пропускали. Только в одном месте, обнаружив у нас решения Верховного Совета, человек с мини-рацией резко скомандовал: "В автобус!". Как будто документы парламента были бомбой или пистолетом. Но потом, оглянувшись по сторонам, он махнул рукой и пропустил. Станция метро "Баррикадная" была закрыта, нас провели в расположенное рядом отделение милиции. Снова неизвестность, что последует дальше...

Но в милиции все обошлось также без какого-либо насилия. Записав наши данные и дав сопровождающего, нас, группу около восьми человек, уже окончательно отпустили на свободу. При этом пожилой мужчина, записывавший адрес в милиции, как-то особенно сочувственно спросил:

- Скажите, а Хасбулатов тоже там?

- Да, - ответил я, - когда мы уходили, он оставался вместе со всеми.

Выходя из здания милиции, мы видели сотни людей, привезенных из Дома Советов, мужчины были посажены прямо на асфальт, вокруг стояла охрана.

Пройдя последний милицейский пост и уже двигаясь по мирным московским улицам, все еще не верили, что пережитый кошмар позади. Трудно было представить, глядя на спешащих по своим делам москвичей, что совсем рядом идет война, убивают людей, матери навсегда теряют своих сыновей.

Нужно было возвращаться в Ярославль, но эта политая людской кровью московская земля не отпускала. В тот момент была только одна потребность - просто ходить по улицам, где не стреляют, смотреть на людей, которые не убивают и не будут убиты на твоих глазах.

Около семи часов вечера оказавшись в районе площади Маяковского и чуть-чуть свернув от шумной магистрали в сторону, мы стояли и еще долго слушали доносившуюся даже сюда пулеметную и автоматную стрельбу. Дома Советов не было видно, но мы хорошо представляли, что происходит в нем в данный момент. ПОТОМУ ЧТО МЫ ТАМ БЫЛИ.

А в это время в Москве продолжали работать магазины и кафе, люди пили коньяк и кофе, ели мороженое... В их жизни, казалось, ничего не изменилось, как будто не было танков на улицах Москвы, расстрела Дома Советов, сотен трупов и огромных "пятен крови.

А, может, и в самом деле все это было не с нами. а в чьей-то другой, чужой и далекой стране...

"Северный рабочий", 11 ноября 1993 г.