Алексей Зудин Государство и бизнес в России: эволюция модели взаимоотношений

Алексей Юрьевич Зудин (р. 1953) - политолог, доцент кафедры публичной политики ГУ ВШЭ, руководитель департамента политологических программ Центра политических технологий.

От чего зависят и какими бывают отношения государства и бизнеса

Историческое развитие сформировало относительно устойчивые и довольно разнообразные типы отношений между государством и экономическими агентами. Различные масштабы и форматы полномочий публичной власти во взаимоотношениях с экономикой и обществом способствовали формированию различных политических моделей государства, группировавшихся вокруг двух «полярных» типов - классического либерального («минималистского») и «этатистского» (самодостаточного и доминантного) государства[1]. Важную роль во взаимоотношениях государства и бизнеса играют также исторические особенности, которые на языке институционалистов получили название «обусловленного развития» (path dependence). Отношения между государством и бизнесом приобретают конкретные формы как под влиянием различий в траекториях обусловленного развития, так и в результате конкретного выбора политического курса, сделанного наиболее сильными акторами в поворотные моменты истории[2].

Серьезный отпечаток накладывают и национальные особенности экономических систем. В рамках сравнительной политической экономии, анализирующей разновидности капиталистических систем (varieties of capitalism), принято выделять механизмы координации двух противоположных типов: «либеральная рыночная экономика» (liberal market economies - LMEs), где государство не играет активной роли, и «координируемая рыночная экономика» (coordinated market economies - CMEs), где государство играет активную, но преимущественно косвенную роль. Как правило, к категории «либеральной рыночной экономики» относят небольшую группу стран: США, Великобританию, Ирландию. В разряд стран с «координированной рыночной экономикой» попадает значительная часть Европы: Германия, Швейцария, Нидерланды, Бельгия, Швеция, Норвегия, Финляндия, Австрия[3]. В последнее время принято также выделять особую, третью категорию: «рыночную экономику, находящуюся под влиянием государства» («state-influenced» market economies - SMEs), где государство играет (точнее, играло в недавнем прошлом) активную и непосредственную роль в координации национальной экономики. Сюда относят Францию (как относительно успешный пример); другие страны «средиземноморского капитализма»: Италию, Испанию, Португалию, Грецию (как относительно неудачные примеры); а также некоторые страны Восточной Азии: Японию, Южную Корею и Тайвань[4].

Но на первое место среди факторов, определяющих взаимоотношения государства и бизнеса, обычно ставят «структуру государства», то есть особенности конституционного строя и конфигурации центров принятия ключевых решений. Фрагментация государства (разделение властей, федерализм и коалиционные правительства), как правило, содействует повышенной фрагментации интересов бизнеса: предприниматели будут стараться последовательно оказывать влияние на различные центры принятия решений, один за другим, до тех пор, пока не обнаружат те точки, где к их запросам отнесутся с достаточным пониманием. Различные формы политической централизации государства, напротив, ограничивают доступ к центрам формирования правительственной политики и побуждают группы интересов бизнеса к консолидации[5].

Помимо конституционной структуры большую роль играют и особенности институциональной среды, непосредственно определяющие условия доступа и формы участия групп интересов в политическом процессе («политический режим»)[6]. Политический режим задает рамки отношениям между государством и бизнесом. Выделение доминирующей модели (или моделей) в известной степени условно: эти отношения представляют собою дифференцированную систему, на каждом уровне (или сегменте) которой могут преобладать различные устойчивые формы взаимодействия[7].

После социализма: «капитализм без капиталистов»

На взаимодействие между бизнесом и государством в России сильный отпечаток накладывает их включенность в процесс «транзита», а также особенности последнего. Во-первых, совмещение во времени «тройного перехода» - к рыночной системе, демократическим политическим институтам, а также интеграция в глобальную сеть экономических и политических связей - сделало трансформационные процессы особенно сложными и противоречивыми. Во-вторых, переориентация на новую модель развития после краха государственного социализма создала ситуацию «капитализма без капиталистов»[8]. Социальных агентов модернизации - деловое сообщество и формирующийся средний класс - отличает комплексная слабость. В-третьих, в результате распада структур «партии-государства» и краха Советского Союза в состоянии глубокого кризиса оказалось само государство. Можно встретить утверждения, что в России политические институты и государство в целом оказались замещены «сетевыми структурами власти»[9]. Не вдаваясь в детальный разбор этого тезиса, можно ограничиться следующим: российское государство отличается слабостью, то есть низким уровнем институционализации, неконсолидированностью (вертикальной и горизонтальной фрагментацией), большим влиянием неформальных группировок внутри госаппарата - при том что монополия на принятие ключевых решений остается в руках представителей исполнительной власти. Но общество продолжает оставаться «государствоцентричным», то есть таким, в котором государство сохраняет большую прагматическую и символическую ценность. Таким образом, неразвитость альтернативных агентов модернизации сделала главной силой перемен слабое российское государство. Оно выступает строителем рынка и фактическим создателем национальных сообществ бизнеса.

По классификации Ивана Селеньи, в странах Центральной и Восточной Европы выход из социалистической системы происходил в рамках двух различных моделей: «капитализма сверху» (трансформация партийной и государственной элиты в предпринимателей) и «капитализма извне» (приход иностранного капитала). В России, в отличие от остальных восточноевропейских стран, переход осуществлялся только с использованием одной модели - «капитализм сверху» - и ее модификаций[10].

Результатом стало появление раздробленного, маловлиятельного и тесно связанного с государственными структурами бизнеса. Трансформация резко снизила возможности групп интересов бизнеса. В «старых» секторах, унаследованных от советской экономики, главным препятствием для коллективных действий было отсутствие необходимых ресурсов, а находившиеся в долговременном упадке предприятия оказались в положении «безбилетников» (free riders по терминологии Мансура Олсона[11]).

В новых секторах, связанных с формировавшейся рыночной системой (биржи, банки, страхование, реклама), коллективные действия ослаблялись отсутствием доверия внутри сообществ и повышенной склонностью к индивидуалистическим стратегиям. В то же время появление значительного количества приватизированных крупных и средних предприятий, а также длительное сохранение российских политических режимов в неконсолидированном состоянии обусловили неустойчивость баланса в отношениях бизнеса и государства.

Время политического патронажа

В России смена моделей отношений государства и бизнеса в федеральном центре в целом следовала логике трансформации политических режимов. В период «двоевластия» и «суперпрезидентской республики» (1991-1995) доминировала новая административная и политическая элита. По данным Всемирного банка, в первой половине 1990-х более половины «организаторов» ассоциаций бизнеса составляли бывшие чиновники союзных и российских министерств[12]. Как правило, ранние ассоциации бизнеса создавались «сверху» и только потом «прорастали» на региональный и местный уровни, в сектора и отрасли. Формирующееся сообщество и ассоциации бизнеса были расколоты на «новых предпринимателей» и «красных директоров». Общепризнанный центральный союз отсутствовал, между ассоциациями велась активная борьба за лидерство. Ранние ассоциации отличались также невысоким уровнем охвата потенциальных членов. Соперничество в отраслях и секторах соседствовало с перекрестным членством в конкурирующих ассоциациях[13]. Большинство ранних ассоциаций представляли собой «персоналистские» объединения, основу которых составляли узкие группы бизнесменов, сплотившиеся вокруг конкретного лидера. Многие создавались как инструменты личного влияния своих руководителей, выступавших в роли «политических предпринимателей». На базе коммерческих предприятий и ассоциаций бизнеса были созданы «партии интересов» для участия в выборах в Государственную Думу в 1993 году (и почти все они потерпели поражение)[14].

Сближение государства и капитала проходило по линии установления привилегированных связей с наиболее крупными финансовыми структурами, способными взять на себя функцию агентов государства или высшего политического руководства. Центральное место среди них заняли патронаж и клиентела - разновидности иерархических отношений, предполагавшие обмен покровительства политического или бюрократического патрона на лояльность клиентов из бизнеса. Основными вехами этого процесса стали учреждение института уполномоченных банков, акционирование Общественного российского телевидения (ОРТ) в 1994 году (тогда пресса впервые заговорила о «большой восьмерке» - по числу акционеров) и залоговые аукционы 1995-го.

Первое время политические патроны прочно удерживали свои позиции, а сами отношения сохраняли иерархический характер. При этом в разных секторах экономики практиковались различные модели. В новых секторах деловые сообщества только начали складываться, их корпоративные объединения были слабы, фирмы и предприятия были включены в патронажно-клиентельные связи. Предприниматели из новых секторов экономики не оказывали сколько-нибудь существенного влияния на принятие решений.

Социальная и корпоративная организация старых секторов экономики, унаследованных от государственной экономики, была заметно выше. Через свои корпоративные объединения, такие как Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП) и Лига оборонных предприятий, «красные директора» пытались оказывать влияние на принятие решений. И в их отношении государство использовало стратегии «сдерживания» и «умиротворения».

Возникновение «симбиотических» отношений

Следующий этап в развитии отношений государства и бизнеса (1994-1999) отличался особой противоречивостью. В новой волне преимущество получили отраслевые и секторные ассоциации, создававшиеся во многих случаях не «сверху», а «снизу». Соперничество заметно ослабло, наметилось преодоление фрагментации в представительстве интересов в секторах и отраслях. Ассоциации «второй волны» отказываются от участия в выборах и переориентируются на лоббизм. Отраслевые и секторные ассоциации бизнеса начинают сближаться со своими западными образцами.

Но государство отказалось превратить ассоциации в своего основного посредника для взаимоотношений с бизнесом. Был взят курс на легитимацию крупного бизнеса в качестве второго субъекта модернизации. Перелом в отношениях бизнеса со своими политическими патронами произошел на президентских выборах 1996 года. В ходе избирательной кампании новая экономическая элита установила прямые связи с высшим политическим руководством страны, а после выборов ее представители были включены в высшие эшелоны исполнительной власти (Владимир Потанин, Борис Березовский). Обретение узкой группой ведущих предпринимателей мощного влияния после президентских выборов 1996-го нарушило политический баланс в отношениях бизнеса и государства. Произошла маргинализация ассоциаций бизнеса, а государство временно лишилось доминантного статуса. Трансформация «суперпрезидентской республики» в полицентрический режим положила начало новому этапу во взаимоотношениях государства и бизнеса. Патронаж уступил место «симбиотическим» отношениям («сращивание», личная уния). Для особо привилегированной группы бизнес-элиты связи в верхах стали такой же важной частью статуса, как и объем контролируемого капитала. Ее все чаще стали отождествлять с «олигархией»[15].

Но эту часть бизнес-элиты вряд ли можно считать «олигархией» в полном смысле этого слова: отсутствовали не только формальная организация, но и неофициальная иерархия. Консолидация оставалась на низком уровне, доминировали ориентация на индивидуалистические стратегии и агрессивная защита автономии от государства и собственного сообщества. Замена патронажа на «симбиотические» отношения с властью подорвала иерархию, на которой прежде базировались внеинституциональные отношения политической и экономической элит. Фигуры патрона и клиента стали терять определенность. «Ведущий» и «ведомый» постоянно менялись местами, и зачастую было трудно определить, кто от кого зависит.

Сокращение дистанции между политической и экономической элитами стало фактором, побуждающим - при возникновении такой необходимости - членов элиты экономической идти на конфликт с властью. Отсутствие институциональных форм наделяло конфликт внутри правящего слоя свойством быстрой эскалации. Борьба вокруг итогов конкурса по «Связьинвесту» летом 1997 года показала, что изнанкой «сращивания» стал перенос конфликтов из бизнес-среды в верхние эшелоны государственной власти. Смещение Виктора Черномырдина с поста премьера в марте 1998-го привело к дальнейшей эскалации конфликта, а разрушение созданной им неформальной системы взаимоотношений сломало равновесие во взаимоотношениях с бизнес-сообществом. В середине лета 1998 года произошла новая эскалация: спустя всего год после борьбы с молодыми реформаторами бизнес-элита перешла к борьбе с президентом Борисом Ельциным. После августовского дефолта 1998 года коалиция элит, на которую опирался режим, практически распалась.

Олигархов сменяют «иерархи»?

Формирование моноцентрического режима, превратившего президента Владимира Путина в ведущую политическую силу, сопровождалось восстановлением иерархии во взаимоотношениях политической и экономической элит. (Важной предпосылкой стал дефолт 1998 года, резко сокративший финансовые ресурсы крупных бизнес-структур.) Государству удалось вернуть себе функции ведущего агента модернизации и перевести крупный бизнес в категорию «младшего партнера». Сами отношения подверглись существенной перестройке. Их основой была провозглашена «равноудаленность», которая на практике означала отказ от обязывающих связей с бизнесом и ликвидацию политических инструментов, позволявших в недавнем прошлом оказывать политическое давление на исполнительную власть в федеральном центре (смена собственников ОРТ, НТВ и ТВ-6). Отличительными чертами новой модели отношений также стали: институционализация (создание Совета по предпринимательству при правительстве и института регулярных встреч членов бюро РСПП с президентом), корпоративизация (повышение роли ассоциаций бизнеса), становление «режима консультаций» (маргинализация конфликта и перевод отношений в формат согласований). Отношения государства и бизнеса сделали шаг к сближению с неокорпоративной моделью[16].

Сохранялась и двухсекторная система представительства (ассоциации и индивидуализированные каналы), возникновение которой в России, как и в странах Запада, было вызвано присутствием в бизнес-сообществе группы сверхкрупных компаний. Между институтами ассоциаций и индивидуального представительства появились связи, например крупные компании стали вступать в объединения бизнеса. В то же время государство продолжало поддерживать выгодный для него политический баланс: на ранней стадии была остановлена попытка РСПП превратиться в представителя всех категорий бизнеса. Ниша представительства бизнеса в федеральном центре была сознательно разделена «сверху» между четырьмя ведущими ассоциациями, две из которых были созданы при содействии Кремля: «Деловая Россия» и ОПОРа (Объединение предпринимательских обществ России)[17]. Государство фактически отказалось от дальнейшей институционализации отношений с сообществом бизнеса (например, так и не был принят закон о лоббизме).

Очередной этап в развитии взаимоотношений начался в связи с новым конфликтом двух субъектов модернизации - государства и крупного бизнеса («дело “ЮКОСа”»)[18]. Превратив итоги приватизации в предмет публичного обсуждения в период парламентских выборов 2003 года, Кремль поставил под вопрос статус самых крупных частных собственников. Заметно изменилось соотношение сил в элите бизнеса. После провала попытки объединенного «ЮКОСа» и «Сибнефти» превратиться в лидера бизнес-сообщества и начала «дела Ходорковского» произошло серьезное ослабление позиций крупного частного капитала. Из игры был выведен самый масштабный автономный игрок, претендовавший на «соразмерность» с государством. Ведущая роль перешла к компаниям, тесно связанным с государством. «Системный» «Газпром» стал превращаться в новый полюс притяжения в бизнес-сообществе.

После выборов 2003-2004 годов президентская власть обрела «доминантный» статус. Механизмы, которые обеспечивали взаимодействие власти и бизнеса в федеральном центре в первые годы президентства Путина, оказались в состоянии кризиса. Возможности для продвижения в новой Государственной Думе интересов бизнеса существенно сократились. Отказавшись от пропорционального представительства депутатских объединений, «Единая Россия» поставила под свой контроль и остальные ключевые органы парламента - комитеты и комиссии. В результате полностью утратили работоспособность основные механизмы лоббистской деятельности - депутатские группы и межфракционные депутатские объединения. Возможности для автономного лоббизма, не согласованного с доминантной «президентской» фракцией, существенно уменьшились.

С большими трудностями начал сталкиваться РСПП как головная ассоциация бизнеса, подвергся перестройке и «режим консультаций», был распущен Совет по предпринимательству при правительстве РФ. Вместо него был создан новый консультативный орган - Совет по конкурентоспособности и предпринимательству. В отличие от его предшественника, в Совет вошли не только предприниматели, но и высокопоставленные чиновники и представители академических кругов. Новую ситуацию во взаимоотношениях крупного бизнеса и федеральных властей обозначил премьер Михаил Фрадков, обратившийся к ведущим предпринимателям с вопросом: «Вы готовы встраиваться?»

В конце июня 2004 года состоялась несколько раз откладывавшаяся встреча Владимира Путина с представителями бизнес-сообщества. «Расширенный» состав участников (наряду с членами бюро РСПП - представители руководства ТПП, «Деловой России», ОПОРы, двух ведущих банковских ассоциаций, а также крупнейших компаний, тесно связанных с государством, таких как «Газпром») и новая политическая стилистика (усиление дистанцированности президента от бизнеса) закрепили снижение политического статуса крупного бизнеса во взаимоотношениях с властью.

Одновременно с этим происходит расширение влияния государства в экономике: в экономической политике правительства появляются «дирижистские» ноты. В новой модели «частно-государственного партнерства» бизнес лишается статуса партнера: ему отводится роль скорее поставщика ресурсов, а формулирование целей государство монопольно закрепляет за собой. Неявным образом Кремль стал отказывать крупному бизнесу и в праве самостоятельно определять цели социальных инвестиций и, таким образом, препятствовать получению «репутационных» и политических дивидендов. На среднесрочную перспективу отодвинута реализация проектов, предполагавших существенное повышение роли ассоциаций бизнеса: повсеместное создание «саморегулирующих организаций» с последующей передачей им части функций государственных органов. Закрепляется сниженная автономия ассоциации, представляющей интересы крупного бизнеса (смена руководства РСПП, вступление его нового главы Александра Шохина в «Единую Россию»). Одновременно с этим предпринимаются усилия, направленные на повышение статуса крупного «неолигархического» и среднего бизнеса[19].

Сценарии будущего: «китайская модель» или «государство компаний»?

Сейчас политико-экономический порядок в России квалифицируются как «государственный капитализм»[20]. В то же время вопрос о новом месте государства в экономике остается открытым. Пока с высокой долей определенности можно говорить лишь о повышении политической роли государства в целом, включая и отношения с бизнесом. В официальной риторике государственный капитализм отвергается в качестве национального ориентира, но при этом официально признается важная роль государственных компаний[21]. Одновременно с этим повышенное внимание уделяется вопросам «конкурентоспособности страны», а понятие «развития» начинает вытеснять прежний эквивалент экономической политики правительства - «реформы». Косвенные признаки говорят о формировании запроса на российскую разновидность «государства конкуренции»[22], хотя сам этот термин и не  употребляется.

На первый взгляд все это делает неактуальными в России формы отношений между государством и бизнесом, характерные для Запада. В развитых странах глобализация отодвинула на периферию модели отношений государства и бизнеса, классифицированные английским политологом Уином Грантом как «государство ассоциаций» (ФРГ) и «партийное государство» (Япония и Италия). На первый план выдвинулась новая модель отношений - «государство компаний», ранее характерная только для США[23]. В отношениях с государством несколько уменьшилась роль классических посредников (традиционные ассоциации бизнеса и политические партии) и повысилось значение новых посредников (политические подразделения внутри крупных фирм и независимые консалтинговые агентства)[24].

Гораздо больше оснований сближать нынешнюю российскую модель с современным «китайским вариантом», который считается разновидностью «государственного корпоративизма». В КНР к настоящему времени сформировался «системный» бизнес, тесно связанный с правящей коммунистической партией и государством. Он вырос в результате управляемой реформы сверху и очень дорожит своим нынешним положением. Политическая лояльность и консерватизм китайского бизнеса - результат последовательной политики руководства Коммунистической партии Китая. Несмотря на свое доминирующее положение, правящая партия стремится своевременно реагировать на запросы бизнеса. В 2001 году Цзян Цзэминь выступил с принципиально важным заявлением о необходимости отмены запрета на прием предпринимателей в правящую партию (веденный в 1989 году в связи событиями на площади Тяньаньмэнь). В отношениях бизнеса с государством в КНР наряду с ассоциациями появился второй безальтернативный посредник - партия. Но современные китайские предприниматели и не стремятся к политической самостоятельности. По данным опросов, проводившихся американскими специалистами, по своим установкам китайские предприниматели мало отличаются от административных и партийных кадров, а если и отличаются - то в еще более консервативную сторону. Капиталисты в КНР - скорее «функциональная группа», а не сплоченное сообщество с автономным групповым сознанием[25].

В то же время вывод о победе «этатистского» начала над «частно-капиталистическим» в рамках утвердившейся в настоящее время модели отношений государства и бизнеса в России был бы преждевременным. Во-первых, потому, что и в федеральном центре, и в регионах проявляются контртенденции, свидетельствующие о том, что политический потенциал бизнеса ограничен, но не подавлен. К настоящему времени крупный бизнес превратился во второй (после «силовиков») по значимости источник рекрутирования политической элиты в федеральном центре и регионах. По данным Института социологии РАН, по темпам роста представители бизнеса в несколько раз опережали силовиков в качестве источников пополнения политической элиты. Удельный вес выходцев из бизнеса в составе всех групп политической элиты (включая административную) за первые два года правления Путина вырос в шесть раз. Несмотря на более чем двукратное отставание от «силовиков» по удельному весу (11,3% и 25,1% соответственно) присутствие представителей деловых кругов в новом истеблишменте стало более заметным, чем в период правления Бориса Ельцина[26]. Эмпирическим подтверждением указанной тенденции стало не только появление высших чиновников, начинавших свою карьеру как частные предприниматели (Юрий Трутнев, Владимир Коган, Олег Митволь), но и расширенное представительство бизнеса в обеих палатах Федерального Собрания (в Государственной Думе - после выборов 1999 и 2003 годов, в Совете Федерации - после реформы 2000-го), а также в региональных законодательных собраниях (там экономические интересы уже давно превратились в одну из ведущих групп)[27].

Во-вторых, потенциальное изменение формата политического режима после выборов 2007-2008 годов («деконцентрация в верхах»[28]) объективно расширяет возможности доступа к механизмам принятия решений для наиболее ресурсных групп, прежде всего крупного бизнеса. Наконец, в-третьих, ограниченность «государствоцентричной» модели при ориентации нового политического режима на развитие делает для него практически безальтернативным сотрудничество с бизнесом, включая формальное и неформальное делегирование части своих функций при сохранении политического контроля над их реализацией.

Контекст политического развития России в постсоветский период можно назвать «институциональной ловушкой»: «государствоцентричная» модель исчерпала себя, но гражданское общество остается все еще очень слабым[29]. Возможный выход из институциональной ловушки может состоять в том, что Кремль будет вынужден брать на себя инициативу по конструированию негосударственных партнеров с последующим делегированием этим продуктам «кремлевской сборки» части своих функций. Итогом может стать создание сети «параллельных бюрократий» в Государственной Думе, «доминантной» партии, Общественной палате, ассоциациях бизнеса, а также наделение крупных частнокапиталистических структур квазипубличными полномочиями[30]. Современная российская модель остается гибридной и внутренне противоречивой, а баланс между государством и бизнесом - одновременно неустойчивым и подвижным.

* Основные положения, на которые опирается настоящая статья, излагаются автором в следующих публикациях: Россия: бизнес и политика // МЭиМО. 1996. № 3, 4, 5; Бизнес и политика в президентской кампании 1996 г. // Pro et Contra. 1996. Т. 1. № 1. С. 46-60; Социальная организация российского бизнеса: от сегментации к дуализму // Куда идет Россия? 1997. Т. IV. С. 208-213; Государство и ведущие бизнес-структуры: поиски модели взаимоотношений (Вместо заключения) // Финансово-промышленные группы и конгломераты в экономике и политике современной России. М.: ЦПТ-CIPE, 1997. С. 230-258; «Олигархия» как политическая проблема российского посткоммунизма // Общественные науки и современность. 1999. № 1. С. 45-65; Частное предпринимательство в России: перспективы общественной легитимации // МЭиМО. 2000. № 10, 11; Неокорпоративизм в России? Государство и бизнес при Владимире Путине // Pro et Contra. 2001. Т. 6. № 4. С. 171-198; Режим В. Путина: контуры новой политической системы. М.: Московский Центр Карнеги, 2002; Взаимоотношения крупного бизнеса и власти при В. Путине и их влияние на ситуацию в российских регионах // Региональная элита в современной России / Под общ. ред. Я. Фрухтманна. М.: Либеральная миссия, 2005. С. 37-64; Режим В. Путина: трансформация за границами «третьей волны // Пути России: двадцать лет перемен / Под общ. ред. Т. Ворожейкиной. М.: МВШСЭН, 2005. С. 196-199; Бизнес, ассоциации и государство: сравнительный анализ перемен на Западе и в «постсоциалистических» странах // Технологии политики / Под ред. И. Бунина. М.: ЦПТ, 2006. С. 109-142; Новое коллективное действие: институциональная трансформация групп интересов бизнеса в развитых странах // Год планеты. М.: ИМЭМО РАН (в печати); Трансформация групп интересов бизнеса на Западе и Востоке: предварительные итоги. Выступление на IV Всероссийском конгрессе политологов. 21 октября 2006 года. Москва, МГИМО (в печати).

Предметное поле статьи ограничено федеральным центром. Отношения власти и бизнеса в российских регионах достаточно подробно рассматриваются в работах отечественных политологов, экономистов, социологов, политических географов. См.: Россия регионов: трансформация политических режимов/ Под ред. В. Гельмана, С. Рыженкова, М. Бри. М.: Весь мир, 2000; Зубаревич Н. Пришел, увидел, победил? // Pro et Contra. 2002. Т. 7. № 1; Она же. Зоны влияния крупных корпораций в российских регионах // Региональная элита в современной России…; Лапина Н. Бизнес и политика в современной России. М.: ИНИОН, 1998; Она же. Власть и бизнес: сохранится ли региональное многообразие? // Региональная элита в современной России… Политика в регионах: губернаторы и группы влияния. М.: ЦПТ, 2002; Туровский Р.Ф. Губернаторы и олигархи: история отношений // Полития. 2001. № 5; Он же. Власть и бизнес в регионах России: современные процессы обновления региональной элиты // Региональная элита в современной России…; Система отношений корпорации «Лукойл» подробно рассматривается в монографии Сергея Перегудова «Корпорации, общество, государство» (М.: Наука, 2003). Автору неизвестны публикации, в которых сколько-нибудь развернуто анализировались бы отношения между государством и бизнесом в различных отраслях (секторах) российской экономики.

[1] См.: Dyson K.The State Tradition in Western Europe. Oxford: Oxford University Press, 1980.

[2] Martin C.J. Consider the Source! Determinants of Corporate Preferences for Public Policy. Working Paper No 1. School of Public Policy, University College London. 2003. February. P. 21-22; Wilson G.K. Thirty Years of Business and Politics. Working Paper No. 2. School of Public Policy, University College London. 2003. February. P. 8.

[3] Hall Peter, David Soskice. An Introduction to Varieties of Capitalism // Hall Peter, Soskice David (Eds.). Varieties of Capitalism. The Institutional Foundations of Comparative Advantage. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 1-68. Частным случаем бинарной классификации национальных экономических систем можно считать различия между «англосаксонским капитализмом» и «рейнским капитализмом». См.: Albert M.Capitalism against Capitalism. London: Whurr, 1993; Hodges M., Woolcock S. Atlantic Capitalism versus Rhine Capitalism in the European Community // West European Politics. 1993. № 16(3). P. 329-344; Crouch C., Streeck W. (Eds.). Political Economy of Modern Capitalism. Mapping convergence and diversity. London: Sage, 1997; Rhodes M., Apeldoorn B. van. Capitalism versus capitalism in Western Europe // Rhodes M., Heywood P., Wright V. (Eds.). Developments in West European Politics. London: Macmillan, 1997. P. 171-189.

[4] Schmidt Vivien. Bringing the State Back into the Varieties of Capitalism and Discourse Back into the Explanation of Change (Draft paper. August 2006). Paper prepared for presentation for the panel: 7-5 Explaining institutional change in different varieties of capitalism of the Annual Meetings of the American Political Science Association (Philadelphia, PA, Aug. 31-Sept. 3, 2006). P. 3-5.

[5] Coleman William.Business and Politics. Toronto: University of Toronto Press, 1988.

[6] Berger Suzanne. Regime and Interest Representation // Berger S. (Ed.). Organizing Interests in Western Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 83-101.

[7] Как отмечает Филипп Шмиттер, вне зависимости от доминирующей модели отношений некоторые сектора экономики и общества демонстрируют повышенную восприимчивость к корпоративистским рецептам: сельское хозяйство, а также системы регулирования некоторых профессиональных и ремесленных групп (и защищающие их представители). См.: Шмиттер Ф. Неокорпоратизм // Полис. 1997. № 2.

[8] Eyal G., Szelenyi I., Townsley E.Making capitalism without capitalists. London: Verso, 1998.

[9] См.: Урбан М. Социальные отношения и политические практики в посткоммунистической России // Полис. 2002.     № 4.

[10] Eyal G., Szelenyi I., Townsley E.Making capitalism without capitalists… См. также: Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. № 1.

[11] Олсон М. Логика коллективных действий: общественные блага и теория групп. М.: Фонд экономической инициативы, 1995.

[12] Recanatini Francesca, Ryterman Randi. Disorganization or Self-Organization? The Emergence of Business Associations in a Transition Economy // Worldbank.com. 2001.

[13] Lehmbruch B. Managing Uncertainty: Hierarchies, Markets and «Networks» in the Russian Timber Industry, 1991-1998. Bank of Finland, Institute of Economy in Transition. BOFIT Discussion Papers. 1999. No. 4.

[14] Zudin Alexei. Changing Status of Interest Group Politics in Russia: From Lobbying to Political Parties? European Institute for Public Policy. Occasional papers No 94/5. University of Warwick, Coventry (UK).

[15] Становление и развитие ведущих бизнес-структур как субъектов рынка подробно рассматривается в: Паппэ Я.Ш. Олигархи: экономическая хроника. 1992-2000. М., 2000.

[16] Некоторые авторы отмечали и более ранние тенденции к неокорпоративизму, см.: Перегудов С.П., Лапина Н.Ю., Семененко И.С. Группы интересов и российское государство. М., 1999; Stykow Petra. Organized Interests in the Transformation Processes of Eastern Europe and Russia: Towards Corporatism? Working Paper No. 96/11 of Max-Planck-Gesellschaft’s Working Group on Transformation Process. Berlin. 1996.

[17] Четвертое объединение - Торгово-промышленная палата (ТПП). - Примеч. ред.

[18] Анализ экономических аспектов модификации модели отношений см. в: Яковлев А. Власть, бизнес и движущие силы экономического развития России: до и после «дела “ЮКОСа”» // Общественные науки и современность. 2005. № 1. С. 35-44.

[19] Так, «Единая Россия» заключила специальное соглашение о сотрудничестве с «Деловой Россией», позиционирующей себя как организация среднего бизнеса, а не с РСПП, ведущую роль в котором играет крупный капитал.

[20] Радыгин А. Россия в 2000-2004 годах: на пути к государственному капитализму? // Вопросы экономики. 2004. № 4.

[21] «Сохранить эффективное государство в существующих границах». С руководителем администрации президента России Дмитрием Медведевым беседует главный редактор журнала «Эксперт» Валерий Фадеев // Эксперт. 2005. 4 апреля. № 13(460).

[22] Термин «государство конкуренции» (competition state) используется для анализа активных форм приспособления национального государства к глобализации. См., например: Cerny Philip. Restructuring the Political Arena: Globalization and the Paradox of the Competition State // Germain Randall (Ed.). Globalization and its Critics: Perspectives from Political Economy. London: Macmillan, 2000. Понятие «государства конкуренции» пришло на смену более раннему понятию - «государство развития» (developmental state), автором которого считается Чалмерс Джонсон (Johnson Chalmers. MITI and the Japanese Miracle: The Growth of Industrial Policy, 1925-1975. Stanford: Stanford University Press, 1982). В обоих случаях речь идет о государстве как об активной силе в развитии национальной экономики, но если «государство развития» определялось как полностью автономное от внешней (в том числе, «глобальной») среды, то «государство конкуренции» признается более открытым для внешних воздействий, которые оно стремится использовать для достижения своих целей (Sueuchi Keiko. The Japanese State and Divergence in Globalization: In Search of a Framework for Reexamining State Policy. ISA Convention. Honolulu, Hawaii. 2005. March 3. P. 14-15).

[23] Grant W. Business and Politics in Britain. London: Macmillan, 1993. P. 13-17.

[24] Зудин А. Новое коллективное действие: институциональная трансформация групп интересов бизнеса в развитых странах // Год планеты. М.: ИМЭМО РАН (в печати).

[25] Подробнее см.: Диксон Брюс. Красные капиталисты в Китае. Партия, частные предприниматели и перспективы политических перемен. М.: Олимп-Бизнес, 2005.

[26] Крыштановская О. Трансформация бизнес-элиты России: 1998-2002 // СОЦИС. 2002. № 8.

[27] Выборы в региональные парламенты по партийным спискам не изменили этой тенденции. См.: Романова Л. Революция управляющих. Бизнес восстанавливает контроль над законодательной властью. Пока только в регионах // Smart Money. 2006. № 34(34). 7 ноября.

[28] Зудин А. Предвыборная кампания 2007-2008 гг.: ключевая интрига и сценарии трансформации политического режима // Полития (в печати, электронная версия размещена по адресу www.politeia.ru/seminar.php?2006-11-07).

[29] Ворожейкина Т. Государство и общество в России: исчерпание государствоцентричной матрицы развития // Полис. 2002. № 4.

[30] Зудин А. Политический моноцентризм в России: от режима - к системе? // Пути России: существующие ограничения и возможные варианты / Под ред. Т. Ворожейкиной. М.: МВШСЭН, 2004. С. 86-96.

Анатолий ЭПШТЕЙН, директор Ситуационного центра РЕБС-ТПП РФ