3.5. Право, анархия, преступление и государство

Вспоминая известный слоган «анархия – мать порядка», следует добавить: диктатура – его отец. Существует мнение, что анархические движения возникали как реакция на политические режимы, игнорирующие требования маргинальных слоев населения. Во многих учебных пособиях по теории права и государства рассматриваются преимущественно два политических режима: демократический и тоталитарный. Демократия обычно противопоставляется тоталитаризму, в качестве мягкого варианта которого иногда рассматривается авторитаризм. Но Сциллой и Харибдой этого понятийного ряда следует считать анархию (в левой части доски) и тоталитаризм (справа). То, что авторы подразумевают под демократией (наполняя это понятие неодинаковым содержанием) в указанном понятийном ряду должно находиться где‑то в середине между анархией и тоталитаризмом. Демократия не может существовать без анархических идей, поскольку демократия – это такой режим политической власти, на который финансово‑политические олигархи соглашаются только для того, чтобы отойти вправо, подальше от анархизма.

Книгу “Демократия и тоталитаризм” Раймон Арон писал на материале лекций, прочитанных еще в 1957–1958 гг. в университете Сорбонны, но в 2015 г. его идеи становятся снова актуальными для раскрытия феномена свободы в дискурсе отечественной правовой системы: «в режимах с единовластной партией нет особого понимания свободы, отличного от того, которым пользуются режимы конституционно‑плюралистические. Неверно, что смысл слова “свобода” различен по разные стороны “железного занавеса”. Верно только, что до сих пор все свободы никогда не гарантировались одновременно всем гражданам. Каждый теоретик поет хвалу своим взглядам, выделяя то, что дает его режим и в чем отказывает другой. Подобные споры о достоинствах и недостатках режимов понятны и уместны. Возможна ли философская концепция свободы, которая оправдала бы выбор в пользу определенного режима – в частности, режима с единовластной партией? Не думаю. Философы охотно объясняют, что высшая свобода сливается с разумом. Став разумным, человек поднимается над конкретикой и достигает некоей всеобщности. Но, как сказали Кант и Огюст Конт, такое воспитание разума непременно проходит через подчинение труду и закону, и оно обязательно везде и всегда»²⁶⁶.

Для воздействия на потенциальных тиранов, успешного формирования и отстаивания демократического режима в государстве должны развиваться анархические дискурсы. Только в противопоставлении анархии и тоталитаризма возможно реальное функционирование демократических институтов. “Всякое правительство стремится стать единоличным ; таково его первоначальное происхождение, такова его сущность. Будет ли парламент избран с цензовыми ограничениями или посредством всеобщего голосования, будут ли депутаты избираться исключительно рабочими и из среды рабочих, парламент всегда будет искать человека, которому можно было бы передать заботу об управлении и подчиниться. И пока мы будем поручать небольшой группе людей заведовать всеми делами – экономическими, политическими, военными, финасовыми, промышленными и т. д., как это делаем теперь, – эта небольшая группа будет стремиться неминуемо, как отряд в походе, подчиниться единому главе",  – эти своевременные и по состоянию на 2015 г. мысли были записаны Петром Алексеевичем Кропоткиным в 1885 г. в период его нахождения во французской тюрьме²⁶⁷. Современный анархизм можно рассматривать как силу, призывающую к инфильтрации стагнирующей бюрократической машины в запуганном, избалованном нефтедолларами обществе.

Анархизм – философская концепция, превозносящая статус свободного человека в свободном обществе, выступающая против всех типов принуждения и эксплуатации человека человеком. Анархизм предлагает заменить власть чиновников солидарностью индивидуумов, которые на основе взаимной заинтересованности, взаимопомощи и личной ответственности смогут обеспечить лучший порядок, чем существующий, основанный на рабстве и принуждении.

Идеи анархизма и в XXI в. продолжает будоражить умы населения. Термины анархия и анархизм нередко безосновательно используются в общем синонимическом ряду с хаосом и беспорядком, однако такой подход не соответствует идеям классического анархизма. Среди принципов анархизма следует отметить отсутствие власти и принуждения, солидарность, свободу ассоциаций, равенство и братство (сестринство). Обращаясь к классическому анархизму, его исследователь Поль Эльцбахер рассматривает в качестве главных теории Годвина, Прудона, Штирнера, Бакунина, Кропоткина, Тукера и Толстого²⁶⁸.

Анархическая философия никогда не была единой, она обогащалась опытом экзистенциализма, сюрреализма, фрейдомарксима и других влиятельных направлений мысли. Современный анархизм “декларирует свои основные ценности и цели – недосягаемые вполне, но всегда манящие, разворачивает огонь своей критики и предлагает конкретные пути и механизмы для продвижения в желательном направлении. Анархизм по своей сути – адогматическое, апофактическое, расчищающее путь мировоззрение, исполненное пафосом свободы и борьбы. Ликвидация опеки над личностью и отчуждения личности во всех его формах – основной постулат анархизма (при этом современный анархизм далек от старых иллюзий о “гарантированности” прогресса и от “финалистических” утопий). Если прогресс вообще возможен, если возможно какое‑то благо, то – на путях свободы, а не рабства, опеки и отчуждения – таково анархическое кредо сегодня”²⁶⁹.

Отношение человека к праву всегда было связано с психологическими драмами: существует искушение злоупотребить субъективным правом и пренебречь обязанностями по отношению к другому. К законам в России никогда не было уважения, их нарушение в известной степени определенными стратами даже одобряется. Конфликт человека и общества трихотомичен: он проявляется через конфликт человека и государства , конфликт человека и закона , конфликт человека и права.

Государство является формой управления обществом на определенной территории. Сущность государства проявляется в насильственном подавлении лиц, препятствующих планам публичной власти. Действующие от имени государства субъекты публичной власти не мотивированы на реализацию интересов большинства населения, поскольку их статус и карьера напрямую не зависят от мнения обычных людей. Можно поставить под сомнение любое исследование так называемого «мнения населения». Социологические исследования, результаты голосований, итоги выборов в силу совокупности причин не могут отразить действительное мнение всех или хотя бы количественного большинства. Зачастую заказчики социологических опросов политического характера (тот, кто платит) принципиально оговаривают предсказуемые результаты. Результаты выборов практически проверить невозможно, опыт показывает, что оспаривание их результатов (независимо от содержательной составляющей) бесперспективно.

У подавляющего большинства населения отсутствует возможность целенаправленно и конструктивно влиять на принятие решений субъектами публичной власти. Нормоприменителями в государстве являются судьи и сотрудники исполнительных органов. Демонстрации, пикеты, митинги, голодовки и иные формы актов отчаяния (бессилия) со стороны населения зачастую пресекаются публичной властью, их организаторы преследуются, становятся фигурантами административных и уголовных дел. Современная пирамида власти любого государства представляет собой замкнутую систему, нуждающуюся в населении преимущественно для формирования бюджета, подтверждения своей легитимности и заполнения штата обслуживающего персонала.

Причина противостояния обычного человека и государства кроится в новой форме отношений социального рабовладения, где собственником благ (денег, жилья, должностей и т. п.) выступает государство, эксплуатирующее человека, предоставляющее ему прожиточный минимум только в случае соблюдения установленного характера взаимоотношений. Постиндустриальное государство представляет известную опасность для законопослушного населения, поскольку субъекты власти, наделенные практически неограниченными полномочиями, не считают себя связанными нормами, изданными для населения. Это приводит к неустранимому конфликту между государством (пирамидой субъектов публичной власти) и обычным человеком.

Закон есть требование публичной власти к населению. Конфликт человека и закона проявляется в том, что человек не в состоянии повлиять ни на процесс создания текста закона (поскольку текст создается специальным органом без участия обычного человека), ни на легальное толкование этого текста в правоприменительной практике (поскольку толкование осуществляют субъекты публичной власти, отстраненные от обычного человека: исполнительные органы и суды, действующие в пользу публичной власти). Вышеизложенное убеждение не опровергается теорией так называемой представительной демократии, согласно которой население избирает своих представителей, представители постулируют закон, а исполнительные органы и суды применяют этот закон в интересах населения. Ни в одном из почти двухсот земных государств такая последовательность не действует. Идея представительной демократии, теоретическая возможность защитить себя при помощи закона от произвола государства не находит практического подтверждения в жизни обычного человека. Факты и закономерности взаимодействия человека с субъектами публичной власти в XXI веке с неизбежностью свидетельствуют о тотальной независимости публичной власти от населения государства.

Право не является продуктом исключительно государства и не совпадает с законом, являющимся важным, но только одним из нескольких источников права. Право есть способ и результат взаимодействия людей, порождающего субъективные права и обязанности. Правоотношения суть взаимодействия людей по поводу их субъективных прав и обязанностей. Именно в выборе субъектов и содержания правоотношений человек может найти коммуникационные возможности (социальную страту), соответствующие его представлению о надлежащем праве. Многие сделки даже в современном мире осуществляются «на честном слове», договоры скрепляются рукопожатием. Разветвленная система регламентации частной жизни граждан (в том числе предпринимательской деятельности) не приводит с неизбежностью к защите людей друг от друга и от государства.

Право – это система норм, в формировании которой население принимает активное участие. Можно сказать, что право имманентно культуре соответствующего этноса. Государство как иерархия публичной власти находится в руках тех, кто формулирует, интерпретирует и применяет нормы‑приказы. Конфликт изданной субъектом публичной власти нормы‑приказа и субъективного права обычного человека на первый взгляд вполне предрешен, – обычный человек уступит или будет сметен «отрядами вооруженных людей». Но в практической жизнедеятельности жернова правосудия могут давать сбой и случаются казусы фрагментарного торжества нормативной системы обычного человека над императивом публичной власти.

Обычный человек при формулировании «личного правила» выявляет наиболее понятный и близкий его мировосприятию источник права, в дальнейшем преимущественно ориентируясь на него. Обыденное правопонимание не оперирует научными категориями государства, закона, права, закономерностями их возникновения и функционирования. Понимание этих феноменов сводится к личным представлениям о существующем и желаемом. Напряженность и внутренний конфликт трихотомии государство‑закон‑право может быть скрыт от людей, не занимающихся специальными исследованиями. Несовершенство и субъективизм человека в познании общественных закономерностей не снимается систематическим и фундаментальным образованием. Проблема скорее заключается в разнообразии подходов к пониманию означенных феноменов. Представления одних людей о праве, применении закона и функционировании государства подчас не находят единства с представлениями других людей. «Нет истины более несомненной, более независимой от всех других, менее нуждающихся в доказательствах, чем та, что все существующее для познания, то есть весь этот мир, является только объектом по отношению к субъекту, созерцанием для созерцающего, короче говоря, представлением. Естественно, это относится и к настоящему, и ко всякому прошлому, и ко всякому будущему, относится и к самому отдаленному, и к близкому: ибо это распространяется на самое время и пространство, в которых только и находятся все эти различия. Все, что принадлежит миру, неизбежно отмечено печатью этой обусловленности субъектом и существует только для субъекта. Мир есть представление»²⁷⁰.

Проблемы неодинакового правопонимания делают невозможным единство индивидуальных нормативных систем. Иллюзорность и синкретичность окружающего мира, энтропия социального хаоса катализируют склонность человека к выработке максимально простых и ясных правил для ускоренного достижения желаемого блага. Многовековой опыт человечества наглядно демонстрирует самые доступные способы получения всего и сразу – это преступление, точнее, его ближайшие результаты. Можно предположить, что большая часть богатств мира сконцентрирована не в руках хлеборобов, медсестер и школьных учителей. Тайны первоначального накопления капиталов будоражат умы человечества: какими способами в России несколько десятков человек за пару десятилетий прибрали к рукам все основные отрасли промышленности. Волшебные превращения так называемой «приватизации» иллюстрируют неодинаковые правовые статусы у личностей, неравно приближенных к механизму распределения государственной собственности. Ночные правила городских окраин во всех государствах отличаются от устава частного колледжа. Можно ли осуждать подростка из пригородной уличной банды за то, что его индивидуальная нормативная система не совпадает с правопониманием стажера нотариуса?

Цели, мотивы, установки людей не изменились за тысячелетия, гедонистический лозунг «хлеба и зрелищ» сегодня не менее актуален: человеку по‑прежнему необходимо есть и пить, удовлетворять сексуальные стремления, пользоваться жилищами и транспортными средствами, оберегать детей и быть защищенным в старости. Каждый человек – гедонист по своей натуре, даже если он не осознает или не признает этого. Современное общество потребления возбуждает потребительские желания, навязывает увеличивающиеся и усложняющиеся блага, заманивая гипертрофированными образами роскошной жизни: дворцами, бриллиантами, мощными автомобилями, яхтами и т. д. В это же время для большей части населения земного шара невозможно не только получение рекламируемых предметов роскоши, но даже удовлетворение базовых потребностей в пище, одежде, жилье, лекарствах, образовании.

С одной стороны, обычные люди умирают от голода, холода, болезней, отсутствия лекарств. С другой стороны, специальные субъекты демонстрируют личные самолеты, усадьбы, яхты и т. п. Растущее в геометрической прогрессии социальное расслоение общества, исчезновение так называемых социальных лифтов способствует криминализации и анархизации молодежи. У пришедшего в этот дивный мир для радости и наслаждений молодого человека в какой‑то момент может сложиться впечатление, что все блага уже захвачены группами политико‑финансовых олигархов, а его будущая жизнь укладывается исключительно в схему рабовладельческих отношений. Феномен социальной справедливости не может найти своего реального воплощения для многих людей. Во всех вариантах правопорядков именно такой упрощенный взгляд на функционирование общества формирует социальную базу для рекрутирования в группы нарушителей закона и анархистов. Ошибки государственного управления и недостатки первичного образования катализируют недовольство субъекта имеющимся у него минимумом благ, формирует социальную базу преступности и анархизма.

Преступность становится своего рода вечным двигателем – частью жизненного механизма цивилизации, демонстрирующего человечеству грани дозволенного. Жернова правосудия перемалывают человеческие судьбы, но на смену ушедшим в тюрьму в строй встают очередные добровольцы. Человек становится биороботом конвейера преступности, занимает уготовленное место, быстро «прожигает» часть своей жизни, затем его заменяют другим элементом из «дышащей в затылок поросли». Преступников репродуцирует общество, нуждающееся в них, чтобы иметь перед собой образцы неповиновения. Миф о Робин Гуде, грабящем богатых и помогающем бедным, во все времена будет современным. Воровская идея вносит коррекцию в распределение благ, налогоплательщики платят деньги государству, часть бюджетных денег через коррупционные составляющие поступает на содержание преступных сообществ. «Как мы видим, речь действительно идет о замещении криминалом важнейших функций, подлежащих ведению государства и гражданского общества. Последствия такого замещения не просто тревожны, они ужасны»²⁷¹. В бюджетах государств растут статьи расходов на борьбу с преступностью (включая борьбу с терроризмом, экстремизмом, внешними врагами) и содержание тюремной индустрии.

Защита жизней, здоровья и собственности граждан должны рассматриваться как обязанность со стороны государств, но XXI век предлагает другую парадигму: защити себя сам! Тенденция неоспорима – доверие населения к судам, административной и правоохранительной системе стремительно падает во всем мире. Государства больше не гарантируют гражданам безопасность. «В самом деле, государство, не способное защитить своих граждан от массового насилия со стороны бандитов и коррупционеров, этой неспособностью обрекает себя на деградацию»²⁷². Критиками государственного принуждения выдвигается концепция ограничения роли государства, замены его насилия на разнообразные формы социального контроля. Между тем, ослабление государственного контроля никогда не приводило и не приведет к удовлетворению потребностей общества в необходимых ему благах, не уменьшит количество преступлений и не изменит человеческую сущность. Никто, кроме государства, не вправе и не в состоянии императивно воздействовать на преступность: использовать деньги общества, людей, оружие, определять виновных лиц, лишать их свободы и жизни. «Только государства и одни государства способны объединить и целесообразно разместить силы обеспечения порядка. Эти силы необходимы, чтобы обеспечить правление закона внутри страны и сохранить международный порядок»²⁷³. Нарастание противоречий на земном шаре уже отражается в усилении тоталитарных функций почти всех государств. XXI век может стать эпохой развития государственного (социального) рабовладения, хотя сегодня это может звучать непривычно на фоне рассуждений о развитии демократии.

Для многих преступление становится единственным способом снятия конфликта между целями, к которым общество побуждает своих членов (богатство, роскошь, известность), и отсутствием легальных возможностей достижения этих целей. В любом обществе существуют только формальное равенство возможностей, лишь усиливающее фактическое неравенство. В условиях конфликта между объявленными целями и средствами их достижения преступление оказывается внятным, действенным способом преодоления фактического неравенства. В мире, где уже все распределено на десятилетия вперед, где кнопка управления социальными лифтами находится у субъектов публичной власти, обычный человек выбирает путь нарушений закона, в том числе по причине предполагаемой (прокламируемой в его страте) невозможности добиться реализации своих социально‑экономических целей в рамках законоодобряемой структуры средств. Переход на незаконные (но правовые с его точки зрения) методы добычи благ рассматривается им как обоснованная корректива социальной несправедливости, как мятеж против существующего нормопорядка, в рамках которого он не в состоянии получить для себя то (причитающееся), что ему обещает / навязывает насыщенное благами преступное общество.

Возникшая в середине XX в. школа социальной защиты признала понятие «опасного состояния» наряду с «привычными преступниками» и «аномальными преступниками»²⁷⁴, выработала меры ресоциализации преступника. Согласно этому гуманистическому движению в уголовной политике средства борьбы с преступностью должны рассматриваться как инструменты защиты общества, а не наказания индивида. Уголовная политика на основе социальной защиты должна ориентироваться в большей степени на индивидуальное, чем на общее предупреждение преступности, большее значение следует уделять ресоциализации правонарушителя, нежели его изоляции от общества. Гуманизация уголовного законодательства предполагает восстановление у правонарушителя чувства уверенности в себе, осознание его включенности в социум. Что можно сделать для развития у человека ответственности перед окружающими его людьми, для корреляции его «личного правила» с общественными ценностями? Может быть, иначе подойти к осмыслению явления преступности и личности правонарушителя. Представители школы социальной защиты считают, что наказание как кара должно быть исключено из системы мер воздействия, так как перевоспитание и социализация правонарушителя более эффективны для защиты общества, чем кара и возмездие.

Человек является элементом социальной системы, ориентированной на жизнь в условиях противостояния добра и зла. Государство периода глобализации не может продемонстрировать обычному человеку примеры добра по отношению к нему. Субъекты публичной власти неспособны научить гражданина хорошему поведению, гражданское общество и оппозиция не в состоянии сформировать эффективную структуру. Теоретический оптимизм романтиков прошлого века опровергается фактами жизни, предлагающими пессимистические прогнозы: «… государство превратится из криминализированного в криминальное… граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и «недочеловеков», понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, «ходячие бифштексы» – большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать. По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к «лузерам», которых «должно резать или стричь». По другую сторону – ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую‑то альтернативу криминальным джунглям. Об этой диктатуре станут мечтать как о высшем благе»²⁷⁵. Удивительно, но эта и несколько предыдущих цитат принадлежат Председателю Конституционного суда Российской Федерации, профессору, доктору юридических наук, Заслуженному юристу Российской Федерации Валерию Дмитриевичу Зорькину.

В период социалистической государственности анархическим идеям не было практического места, но наступивший четверть века назад постсоциалистический капитализм с гегемонией финасово‑политических олигархов и спецслужб создает условия для трансформации анархизма постмодерна в новое революционно‑освободительное движение. «Нет больше ни Дионисия, ни Наполеона, ни Гитлера: политическая история бытия сворачивается к оглушенному состоянию, а мышление теряет линию внешнего в себе самом – в таком мире террор отправляет не родовспомогательную, а, напротив, чисто абортивную функцию (работая по принципу сломанного винта: отрицание не открывает возможности, но, напротив, неумолимо отбрасывает дискурс к началу)»²⁷⁶, – говорит современный петербургский философ Николай Грякалов, напоминая нам об исчезновении революционной монополии на террор, о конституировании немыслимых и неописуемых сообществ, для которых «принцип рулетки» коэкстенсивен существованию, о том, что «после поражения СССР в 3‑й мировой мы вступили в череду бесшумных войн – карательных акций мирового гегемона. Персидский залив, Сербия, Афганистан, Ирак – все это войны с нулевым приростом содержания (коль скоро их исход изначально предрешен). Сверхсильная репродукция одного и того же здесь неотличима от глубочайшей тишины – полной самотождественности исторического содержания»²⁷⁷.

Убаюканные центральными телевизионными каналами россияне могут продолжать спать спокойно, но опыт борьбы за свободу, полученный анархистом‑коммунистом Нестором Ивановичем Махно, сегодня оказывается весьма актуален на некоторых территориях распавшегося Советского Союза. Публичная власть скрывает от населения как стратегию своих действий на Украине, так и условия соглашения о мире в кавказском регионе. Эти вопросы относятся к праву населения на достоверную информацию о политической доктрине правителя и прямо влияют на все формы юридической и материальной свободы. Россия вступила в период непредсказуемых для ординарного человека политических действий публичной власти. Помните, анархия – мать порядка, но диктатура – его отец! Мы знаем одно великое государство, не без участия которого сложились благоприятные условия для интенсивного развития «Исламского государства Ирака и Леванта» («ИГИЛ»), представляющего собой «полуреальное квазигосударство» с шариатской формой правления, вытеснившее Аль‑Каиду с позиций врага США № 1²⁷⁸.

Это современное анархическое государственное образование “поддерживает традиционный ислам, истребляют курдских суфистов, а также верующих авраамических религий, что ислам запрещает и что, по их заявлениям, обычно осуждают даже радикальные салафиты. Выступая за равенство и эмансипацию своих женщин, создавая из них ударные боевые части, ИГИЛ официально восстановило рабство женщин иноверцев и своих противников и торговлю рабынями. Привлекают высокообразованных людей разного происхождения со всего мира, даже министр финансов – коренной австралиец. В подконтрольных территориях боевики ИГИЛ проводят идеологическую подготовку уже у детей, устраивая тренировки на пленных, где дети учатся убивать. Каждый месяц, по данным американских спецслужб, к организации присоединяется не менее 1000 иностранных добровольцев, помимо мобилизации населения в Ираке и Сирии, а общее число иностранцев – не менее 16 тысяч. На стороне организации в Сирии и Ираке действуют добровольцы из 80 стран мира, в том числе, Франции, США, Канады, Марокко, Германии, России. По словам беглого бывшего исламиста в каждой западной стране есть крупные подпольные группы ИГИЛ, цель которых заключается в дестабилизации обстановки в европейских странах и организации серии терактов, если будет приказ. Целью организации являются ликвидация границ, установленных в результате раздела Османского халифата, и создание исламского ортодоксального суннитского государства как минимум на территории Ирака и Шама (Леванта) – Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Иордании, Турции, Кипра, Египта (минимум Синайский полуостров), как максимум – во всём исламском мире и во всём мире”²⁷⁹.

Характеризуя философию анархизма, П.И. Новгородцев отмечал: «Пафос анархизма и его стихия есть свобода, но свобода не как принцип индивидуального обособления, а как основа разумного и совершенного общения»²⁸⁰. В книге «Взаимопомощь как фактор эволюции» Петр Кропоткин подчеркивает, что склонность людей к взаимной помощи имеет такое отдаленное происхождение, и она так глубоко переплетена со всею прошлой эволюцией человеческого рода, что люди сохранили ее вплоть до настоящего времени, несмотря на все превратности истории²⁸¹. Государства же, «как на континенте, так и на Британских островах, систематически уничтожали все учреждения, в которых до того находило себе выражение стремление людей ко взаимной поддержке. Деревенские общины были лишены права мирских сходов, собственного суда и независимой администрации; принадлежащие им земли были конфискованы. У гильдий были отняты их имущества и вольности, они были подчинены контролю государственных чиновников и отданы на произвол их прихотей и взяточничества… Государственный чиновник захватил в свои руки каждое звено того, что раньше составляло органическое целое. Политическое образование, наука и право были подчинены идее государственной централизации. В университетах и школах стали учить, что. государство – единственный пристойный инициатор дальнейшего развития. что в пределах государства не должно быть никаких отдельных союзов между гражданами, кроме тех, которые установлены государством и подчинены ему; что для рабочих, осмеливавшихся вступать в «коалиции», единственное подходящее наказание – каторга и смерть»²⁸².

Несмотря на то, что эти рассуждения опубликованы в 1902 г., проблематика остается актуальной по настоящее время. Спор о путях реализации предусмотренного ст. 31 Конституции РФ права на собрания, митинги, демонстрации, шествия и пикетирования летом 2014 г. решен кардинальным образом. Все, кто не заручился поддержкой субъектов публичной власти, теперь не отделаются административным наказанием, а могут пойти отбывать наказание в места лишения свободы. Это, конечно, демократичнее, чем каторга и смерть, но отбывать пять лет на нарах в колонии общего режима Федеральной службы исполнения наказаний желающих мало. Заметно, как из отечественного медиапространства и с улиц исчезают критические дискурсы, предоставляя место восхвалению очередных успехов «партии и правительства». Очевидно, что критиковать действия публичной власти в начале XXI в. не менее опасно, чем в начале «XIX” в. За нарушение “установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования, если это деяние совершено неоднократно” вновь введенная статья 212.1 УК РФ²⁸³ наказывает, в том числе, принудительными работами на срок до пяти лет, либо лишением свободы на тот же срок.

В заключении к книге «Великая французская революция 1789–1793» П.А. Кропоткин отметил, что любой народ, вступающий в период революций, «уже получит в наследие то, что наши прадеды совершили во Франции. Кровь, пролитая ими, была пролита для всего человечества. Страдания, перенесенные ими, они перенесли для всех наций и народов. Их жестокие междоусобные войны, идеи, пущенные ими в обращение, и сами столкновения этих идей – все это составляет достояние всего человечества. Все это принесло свои плоды и принесет еще много других, еще лучших плодов и откроет человечеству широкие горизонты, на которых вдали будут светиться как маяк, все те же слова: «Свобода, Равенство и Братство»²⁸⁴.