15.2. Отличия нормы права от смежных правовых явлений

Нормы права излагаются в различных законах и подзаконных нормативных правовых актах, учредительных документах юридических лиц, нормативных договорах, признаваемых, как отмечалось в предыдущем разделе данной работы, их легитимным юридическим источником. Тексты последних часто имеют относительно обособленные подразделения в виде частей³, разделов, глав, параграфов, статей, их частей, пунктов и отдельных завершенных предложений. В этой связи возникает, естественно, вопрос об их соотношении с нормами права, правильное решение которого значимо как в познавательном, так и в практическом планах. В познавательном - чтобы не смешивать разные правовые явления, в практическом - чтобы не принимать за целостную норму права какую-либо ее часть или, напротив, то, в чем содержатся элементы двух и более норм.

Деление объемных нормативных правовых актов на части, разделы, главы, статьи (параграфы) и на их части или пункты обусловливается преимущественно такими факторами, как сложность состава регулируемого комплекса общественных отношений и правила правотворческой техники. Например, в Гражданском кодексе РФ первой частью регулируются такие общие отношения, как участники гражданского оборота, организационно-правовые формы юридических лиц, правовой режим имущества, представительство, сделки, обязательства и заключение, исполнение, изменение или расторжение любого договора, а второй частью - отдельные семейства и виды договоров, расчеты, внедоговорные обязательства и совместная деятельность в виде простого товарищества. Внутри каждой части этого кодекса есть разделы, состоящие из глав со статьями, многие из которых имеют части и пункты. Однако ни одно из этих подразделений кодекса не может отождествляться с какой-либо целостной гражданско-правовой нормой, хотя из каждого из них извлекаются те или иные элементы норм гражданского права.

Подобная же картина характерна и для других кодифицированных и иных нормативных правовых актов, отдельные подразделения текста которых не совпадают с какой-либо целостной нормой соответствующей отрасли права ни по объему, ни по структуре.

Бывает, что разные элементы одной нормы излагаются в нескольких подразделениях закона или подзаконного нормативного акта, как это сделано, скажем, в первой части Налогового кодекса РФ (в редакции ФЗ от 9 июля 1999 года), где в ст.ст.34,36,87,89 определены субъекты выездных налоговых проверок, в ст.ст.86,89 - основания и сроки таких проверок, в ст.ст.31,32,33,34,89.91,92,93,94,100 - полномочия проверяющих, в ст.35 - их ответственность за неправомерные действия и причиненные убытки.

Возможен противоположный вариант, когда в одной статье закона содержатся элементы двух и более норм права. Статья 5 УПК РСФСР, к примеру, объединяет гипотезы и диспозиции норм, регулирующих возбуждение уголовного дела и прекращение производством последнего.

Ввиду логической взаимосвязи между различными нормами, обусловленной переплетением упорядочиваемых ими общественных отношений, порою объединяются их гипотезы и указания на их субъектные составы. Еще чаще санкции, рассчитанные на обеспечение различных норм, сосредоточиваются в какой-либо одной статье нормативного правового акта (скажем, ст. ст. 15,395 ГК РФ, предусматривающие возмещение убытков и применение штрафных мер) и т.д.

Эти обстоятельства, объясняемые, прежде всего, требованиями юридической техники правотворчества, еще раз подтверждают тезис, что нормативно-правовой массив не состоит из совершенно однородных по структуре предписаний и нельзя искать в каждом из таких предписаний целостную структурированную клетку права, своеобразное право в "миниатюре". Они, однако, никоим образом не говорят и о том, что в современных условиях, когда усиливается специализация нормативно-правовых предписаний, общая конструкция правовой нормы теряет свои реальные очертания, превращается все больше в сугубо логическую категорию.

Та специализация среди нормативных правовых актов и их структурных подразделений, которая свойственна многим современным национальным правовым системам, скорее касается не самих правовых норм непосредственно, а правовых предписаний. В связи с усложнением предмета и пределов общего правового регулирования, обогащением и совершенствованием метода и техники такого воздействия происходят всевозрастающее "разделение труда" между различными подразделениями нормативных правовых актов и содержащимися в них предписаниями, процессы их дифференциации, конкретизации и интеграции¹. Но от этого, на наш взгляд, фактически не меняются ни организационная структура правовой нормы, ни суть и назначение отдельных ее элементов. Правовая норма применительно к тем отдельным общественным отношениям, которые ею регулируются, продолжает выполнять свою прежнюю служебную роль в целостном виде.

В тексте всякого нормативного правового акта всегда содержатся определенные предписания, если под последними понимать относительно законченные формулировки (предложения). Подчас они носят индивидуальный характер, будучи адресованы одному субъекту права с конкретным заданием разового порядка. Это индивидуальные правовые предписания, направленные на индивидуальное правовое регулирование и соответственно лишенные общего (нормативного) значения. Нельзя рассматривать их в качестве какой-либо структурной части нормы права.

Относительно завершенные формулировки в тексте закона или подзаконного нормативного акта, носящие общий характер, образуют нормативные правовые предписания и находятся в одной плоскости с нормой права. При этом, однако, весьма важно, чтобы такие предписания либо содержали все необходимые элементы соответствующей нормы права либо, по крайней мере, были "привязаны" к ним.

Об этом приходится говорить особо потому, что в последние годы в федеральных и региональных законодательных актах все чаще встречаются призывы, пожелания и декларации, оторванные от конкретных жизненных ситуаций, от полномочий, прав и обязанностей участников определенных общественных отношений, свидетельствующие только о намерениях и, по сути, ничем не обеспеченные. Называть их нормативными предписаниями можно разве только по месту расположения, т.е. лишь потому, что подобные формулировки оказались не только в преамбулах, но и в содержательной части нормативных правовых актов. Но даже в таком случае искать в них элементы нормы права и искусственно привязывать их к этим элементам - занятие бесплодное.

Говоря об истинных нормативных правовых предписаниях, следует согласиться с тем, что они представляют собой элементарно завершенные формулировки-веления в тексте закона или подзаконного нормативного акта, единство общеобязательного веления и его внешнего словесно-документального выражения в таком тексте¹.

Нормативно-правовые предписания находятся в одной с правовой нормой сфере юридической реальности, ибо ими обозначается логически завершенное нормативное положение, прямо сформулированное в каком-то относительно обособленном подразделении нормативного правового акта. Тем не менее нельзя отождествлять их с нормами права.

Прежде всего, потому, что в отличие от норм, составляющих содержание права, нормативные правовые предписания олицетворяют одновременно и содержание, и форму права. Кроме того, нормативные правовые предписания могут быть композиционными (типичными, стандартными) и некомпозиционными (нетипичными, нестандартными). Если первые из них содержат в себе все необходимые элементы соответствующей нормы права, то вторым это вовсе не характерно.

Справедливо утверждение В. М. Горшенева, что "в действительности не все нормативные предписания государства представляют собой классическую модель нормы права и потому нет достаточных оснований отождествлять многие из них с нормой права", что немало нетипичных нормативных предписаний "нестандартного характера, в которых отсутствуют те или иные свойства, признаки, моменты, объективно присущие классической модели нормы права"². В таких случаях, естественно, норма права образуется из ряда взаимосвязанных нормативных правовых предписаний. Однако позиция данного автора тоже вызывает сомнения в той части, где нетипичные предписания расцениваются как существующие обособленно от правовых норм, входящие в содержание права наряду с ними. В действительности подобные предписания скорее служат тем материалом, из которого "строятся" соответствующие нормы права.

Сказанное относится, пожалуй, и к нормативным правовым предписаниям, закрепляющим принципы действующего права. Оставаясь исходными нормативно-руководящими началами (правилами), эти предписания при всей своей важности и специфичности регулируют тоже определенные общественные отношения. Но это такие базовые отношения, которые в рамках данной социально экономической формации существуют постоянно, функционируют непрерывно, аккумулируют наиболее характерные стороны жизнедеятельности общества в целом. Отсюда особенности как их внутреннего строения, так и тех нормативно-правовых предписаний, которыми они регулируются. Однако это - особенности иного порядка, они не исключают возможности признания таких предписаний составными элементами своеобразных правовых норм.

В трудах некоторых отечественных ученых встречается термин "норма-предписание", наделяемый несколько другим смысловым значением. Он связан с расчленением единого понятия правовой нормы на "логическую норму" и на "норму-предписание", подразумевая под первым из них выявляемое логическим путем общее правило, воплощающее органические связи между нормативными предписаниями, под вторым - элементарное, логически завершенное государственное веление, непосредственно выраженное в тексте нормативного юридического акта¹. При таком подходе любая завершенная формулировка законодателя считается нормой-предписанием, если даже в ней выражено лишь одно единственное слагаемое (скажем, гипотеза или указание на субъектный состав) правовой нормы или, наоборот, содержатся какие-либо элементы одновременно двух и более норм права.

Представляется, что эта конструкция имеет ряд нежелательных последствий. Прежде всего, нивелируются различия нормативных правовых предписаний, с одной стороны, композиционных, заключающих в себе все части целостной нормы права, с другой - некомпозиционных, лишенных этого свойства. Возводятся в ранг единых "норм" даже правовые предписания, олицетворяющие отдельные элементы различных правовых норм. Затем создается некая тройка норм - правовая норма, норма-предписание и логическая норма, не имеющих четко выраженных отличий в существе и должным образом не соотнесенных друг с другом. Хотя оговаривается, что эти явления связаны с разными уровнями научного анализа, тем не менее, остается непонятным, почему при детализированном изучении необходимо расчленение понятия правовой нормы.

Далее, происходит отрыв друг от друга "живых частиц" правовой ткани ("норма-предписание") и существующих между ними первичных связей ("логическая норма") без должного учета того, что речь идет как раз о связях, присущих именно этим частицам благодаря определенным их свойствам и поэтому от них неотделимых. К тому же, как правовые нормы, так и "нормы-предписания" характеризуются в качестве первичных, исходных клеток (единиц) права². Причем такая характеристика не распространяется на "логические нормы", что: во-первых, создает впечатление о раздвоенности содержания права, об образовании его из системы правовых норм и "норм-предписаний", во-вторых, наталкивает на вывод, будто первичные клетки права представлены в его собственном содержании без их объективно существующих взаимосвязей, в-третьих, ведет к известному смешению формы и содержания права, поскольку "нормами-предписаниями" фиксируются и форма, и содержание подразделений права на первичном уровне его структуры¹.

Обращает на себя внимание также сомнительность факторов, в силу которых выделяется "логическая норма". Коль скоро речь идет об органических связях между реальными клетками права, то при выявлении их используются не только логические, но и другие необходимые приемы анализа, и пришлось бы обозначать одни и те же юридические образования множеством различных терминов, как только происхождение последних ставить в зависимость от метода изучения. Если даже допустить, что здесь логический прием играет решающую роль, все же нет достаточного основания смешивать метод и предмет анализа. Подобно тому, как математические, физические, химические и биологические явления, выделяемые преимущественно логическим путем, не становятся от этого логическими категориями, объективно существующие связи между реальными правовыми установлениями не превращаются в "логическую норму" оттого, что они выявлены имению логическим путем.

По-видимому, как расчленение единого понятия правовой нормы на "логическую норму" и на "норму-предписание", так и подмена или дополнение последним нормативных правовых предписаний не могут считаться плодотворными. Хотя категория "нормативно-правовое предписание" была выделена при исследовании законодательных актов, т. е. внешней формы права, тем не менее, с самого начала она олицетворяла и сами нормативные государственные веления, и их логически завершенное словесно-документальное изложение². Тем самым создан прочный фундамент для выявления глубокого единства формы и содержания права на первичном уровне его системы.

Однако все же нормативно-правовые предписания не заменяют и не вытесняют целостной структурированной нормы права. Являясь первичным элементом одновременно и содержания, и формы нашего права, они играют настолько специфическую роль, что нельзя их отождествлять с нормами права даже в тех случаях, когда в их композиции содержатся все структурные элементы соответствующих норм права.

Заслуживает специального изучения и вопрос о соотношении нормы права, обычая, прецедента и правоприменительного положения.

С древних времен в правоведении фигурируют обычаи и прецеденты. Во второй половине ХХ века в научный инструментарий как общей теории права, так и отраслевых юридических наук вошло еще одно немаловажное понятие под названием "правоположения". Все эти юридически значимые категории тесно соприкасаются с правовыми нормами, в связи с чем необходимо выяснить их взаимосвязи и взаимозависимости с нормой права.

Прежде всего, отметим, что если суть обычая (традиции) и прецедента в принципе известна, то содержание категории "правоположение" пока еще не выкристаллизовалось. Больше того, уже высказывалось мнение пользоваться термином не "правоположение", а "правоприменительное положение"¹.

Пользуясь термином "правоположения", С.С. Алексеев, С.Н. Братусь, А.Б. Венгеров, И.Я. Дюрягин и некоторые другие ученые имели в виду охватить им опытные положения, вырабатываемые в ходе правоприменительной практики. Эти положения, бесспорно, существуют, представляют собой относительно самостоятельные явления правовой реальности. Тщательный их анализ полезен для юридической науки и практики.

Все названные выше авторы подчеркивают некоторые отличия таких опытных положений от норм права, их "поднормативность". "Правоположения,- отмечают С. Н. Братусь и А. Б. Венгеров, - это новое понятие..., приближающееся к нормам права, но не совпадающее с ними"². Но критический разбор суждений, высказанных по этому поводу отдельными авторами, показывает, на наш взгляд, чрезмерное сгущение красок в этой "близости", способное привести к неверным выводам по существу.

Так, подчас специально подчеркивается, что всякое правоположение есть официальное веление, носящее общий характер, имеющее обязательное юридическое значение, призванное для "наиболее полного выражения" заключенной в нормативных правовых актах правотворческой воли, ее развития, а в строго ограниченных пределах даже ее формулирования, исходя из общих начал и смысла законодательства. Поднормативность же правоположения объясняется как "привязанность к определенным нормам", нахождение "в своеобразной подчиненности"³. Тогда "правоположение" фактически ничем не отличается от тех правовых норм, которые создаются, скажем, федеральными органами исполнительной власти, региональными государственными структурами, муниципальными образованиями и учредителями юридических лиц. Ведь такие нормы права тоже являются официальным велением и носят общий характер; имеют обязательное юридическое значение; призваны более полно выражать официальную волю или даже формулировать ее в каких-то пределах, строго ограниченных компетенцией каждой данной регулирующей подсистемы. Они также "привязаны к определенным нормам" и по отношению к ним "находятся в своеобразной подчиненности". Ясно, что рассматриваемый подход не может считаться приемлемым.

Представляется, что речь идет строго об основанных на всесторонних знаниях, обобщениях и опыте положениях, вырабатываемых в ходе судебной, следственной, арбитражной или иной правоприменительной практики и выраженных в официальных документах специфического назначения. Эти положения не могут расцениваться в качестве какого-то нового нормативного веления общего и обязательного порядка, которое бы развивало или даже в известной степени дополняло возведенную в закон государственную волю. Они конкретизируют только то, что уже выражено в законах и других нормативных правовых актах.

Ценность таких опытных положений состоит именно в том, что они чаще всего аккумулируют, в концентрированном виде отражают выработанную на протяжении многих лет и оправдавшую себя практику реализации правовых норм. Оставаясь непременно в рамках нормативных правовых предписаний, содержащихся в действующем законодательстве, они высвечивают способы развертывания этих предписаний в процессе их реализации. И с данной точки зрения эти положения служат практическими приложениями соответствующих законов или подзаконных нормативных актов.

Обязательность таких опытных положений вытекает непосредственно из свойств применяемых норм права. Существенное значение имеет и то, что в них содержится указание на истинный смысл той или иной нормы права, на апробированный путь ее реализации. Подобно тому, как никому не дозволено не считаться с логическими правилами мышления, выработанными на протяжении всей истории человечества, как любой специалист в своей деятельности тысячами зримых и незримых нитей связан с многочисленными опытными положениями, нашедшими подтверждение в соответствующей сфере человеческой жизнедеятельности, правоприменитель не может относиться неуважительно к возведенным в официальный ранг опытным положениям, существующим в сфере его функций.

Чтобы четче отразить существо того, что фактически подразумевается под анализируемым понятием, следует говорить не о правоположениях, а о правоприменительных положениях. Уже самое такое название ориентирует на то, чтобы специфические свойства, черты и служебное назначение данного феномена правовой реальности отыскивались исключительно в сфере правореализации. Становится более очевидным и другое - отличие правоприменительных положений от норм права не просто "по объему", а по всем основным параметрам.

Правоприменительные положения в нашем обществе:

а) не формулируют новой государственной воли, не развивают и не возводят ее "в закон", а помогают полнее и точнее выявить ту волю, которая уже выражена правотворческим органом в соответствующей норме права;

б) не устанавливают каких-либо новых общих правил, а лишь содействуют более четкому обозначению контуров и пределов действия тех правил и велений, которые уже содержатся в правовых нормах;

в) не регулируют каких-либо новых общественных отношений, а способствуют более оптимальному властному воздействию на те отношения, которые уже упорядочены действующими нормами права.

Эти положения вырабатываются в процессе изучения, анализа, обобщения и осмысления правоприменительной практики и статистики, являются официальным толкованием правовых норм, объективируясь в различных официальных документах, в том числе в постановлениях Конституционного Суда РФ, Пленума Верховного Суда РФ, Пленума Высшего арбитражного суда РФ, в приказах, инструкциях и разъяснениях органов государственной власти и управления.

Как видим, такие правоприменительные положения не служат ни нормативным правовым предписанием, ни каким-либо элементом (частью) нормы права, хотя и играют важную роль в их функционировании.

Что касается обычаев и судебных или иных правоприменительных прецедентов, то их соотношение с нормами права не однозначно. В тех странах, национальные правовые системы которых относятся к англосаксонскому "семейству", судебный прецедент считается одним из основных источников права и, следовательно, играет ту же роль, что и нормативные предписания и извлекаемые из них правовые нормы. В российской правовой системе, как и в других странах с национальными правовыми системами из романо-германского "семейства", ни судебный, ни какой-либо другой правоприменительный прецедент источником права не признается и нормативным предписанием или непосредственно нормой права не становятся.

Обычаи же служат важным источником права в странах с национальными правовыми системами из религиозно-общинного "семейства", где общинные традиции, представляющие собой, по сути, определенные обычаи, приравниваются к юридическим источникам права, непосредственно регулируют определенные жизненные отношения. В современной России в правовом регулировании участвуют обычаи делового оборота. В действующем отечественном законодательстве прямо указывается, что "обычаем делового оборота признается сложившееся и широко применяемое в какой-либо области предпринимательской деятельности правило поведения, не предусмотренное законодательством, независимо от того, зафиксировано ли оно в каком-либо документе". Такое правило подлежит применению, если оно не противоречит обязательным для участников соответствующего отношения нормативным предписаниям закона или договору (п.2 ст.5 ГК РФ).

В деятельности банков сложившиеся в их практике обычаи делового оборота применяются при совершении операций по счету (ст.848 ГК РФ), зачете встречных требований банка и клиента (ст.853 ГК РФ), определении сроков перевода денежных средств клиента на счет другого участника банковского оборота (ст.864 ГК РФ) и при определении порядка осуществления расчетов по аккредитиву и по инкассо (ст.ст.867,874 ГК РФ).

Как видим, применение обычая делового (банковского) оборота, во-первых, ограничена сферой горизонтальных отношений договорного характера, во-вторых, возможно при отсутствии обязательных для участников таких отношений правил закона или договора, в-третьих, допускается независимо то того, зафиксировано ли оно в договоре или в каком-либо ином документе. Но речь не идет о пробеле в правовом регулировании, преодолеваемом посредством аналогии закона или аналогии права. Скорее имеются в виду отношения, которые регулируются не нормативно-правовыми предписаниями, а обычаями. Следовательно, здесь заложенные в обычае правила поведения признаются дополнительным регулятором, имеющим юридическое значение. Как раз это обстоятельство позволяет расценивать обычаи делового (банковского) оборота источником права, а содержащиеся в них правила приравнивать к правовым нормам.

Соотношение этих правил с нормами права, изложенными в законе и подзаконных нормативных правовых актах, может быть двоякого рода. Обычай может содержать в одних случаях все необходимое для регулирования соответствующего жизненного отношения, в других - указание лишь на условия применения той или иной правовой нормы или на круг лиц, подпадающих под ее действие. В первом случае он выступает в качестве относительно самостоятельного источника права с целостной нормой, во втором играет роль нормативного предписания, конкретизирующий какой-то элемент нормы права.

В нашей стране обычаи делового (банковского) оборота находятся пока в стадии становления. Известны попытки выдавать за такие обычаи корыстные устремления, не имеющие ничего общего с истинно рыночными отношениями в целом и с предпринимательской деятельностью в частности. Поэтому задача состоит в том, чтобы трезво отличать позитивное в этой области от всего негативного и содействовать становлению первых и искоренению вторых.