1.2. Понятие и методологическое значение общей теории криминалистики

Общая теория криминалистики — это система ее мировоззренческих принципов, теоретических концепций, категорий и понятий, методов и связей, определений и терминов⁶⁶, это научное отражение всего предмета криминалистики. Общая теория является методологической основой криминалистики.

Методология конкретной области научного знания, конкретной частной науки не сводится к системе используемых в этой науке методов исследования, отражения своего предмета. Отождествление методологии с системой методов означает, по нашему мнению, чисто прагматический подход к раскрытию данного понятия. При такой трактовке методологии отступает на второй план ее мировоззренческое значение, философский смысл, неизбежно принижается значение диалектического материализма, который является всеобщей научной методологией именно потому, что “диалектическая логика есть субъективное отражение всеобщих объективных законов движения и развития реального мира”⁶⁷.

“Диалектический материализм, — замечают В. С. Готт, Э. П. Семенюк и А. Д. Урсул, — обладает структурой, элементом которой является, прежде всего, материалистическая диалектика, имеющая по своему содержанию общенаучное, более того, универсально-логическое, общегносеологическое значение”⁶⁸. И по мнению И. З. Налетова, диалектико-материалистическая методология “была и остается принципиальной, выверенной основой естественнонаучного и социального познания”⁶⁹.

Прагматизм в трактовке понятия методологии становится особенно очевидным тогда, когда этим термином обозначают лишь дисциплину, изучающую фактическое применение методов деятельности и пути их усовершенствования. С подобным пониманием методологии мы встречаемся у Т. Котарбиньского, который, например, “самой общей методологией” объявляет дисциплину, “которая исследует способы деятельности, применимые во всех крупных областях деятельности — как в технике и экономике, так и в области права и социального управления, а также в медицине, национальной обороне, школьном деле и т. д.”⁷⁰. Здесь на первый план выдвигаются уже задачи чисто практические, в значительной части организационные, не определяющие отношения субъекта к объекту в процессе познания, не раскрывающие содержания отражения, лежащего в основе этого процесса.

Правильное понимание сущности методологии требует рассмотрения диалектического материализма — всеобщей научной методологии — как теории познания, что приводит к важному выводу: методология — это теоретическая система знания, то есть система идей, а не просто способов исследования. Прав В. В. Ядов, когда он пишет: “Методология науки, — это прежде всего гносеологическая проблема; позитивист, напротив, отрицает какую бы то ни было причастность методологии к философскому мировоззрению... Методологию определенного исследовательского процесса вообще нельзя представить себе в отрыве от теоретической системы знаний, в сфере которой ведется научный поиск”⁷¹. Еще более определенно выразил свое отношение к этому вопросу Н. Стефанов, который определил методологию как систему определенных теорий, исполняющих роль руководящего принципа, орудия научного анализа, средства реализаций требований этого анализа⁷².

Было бы неверным полагать, что поскольку методология — это система идей, то методы исследования не имеют к ней отношения. Здесь другая (такая же ошибочная) крайность в понимании сущности методологии. Составной элемент методологии — учение о методах познания, в том числе и о методах формирования теоретических положений, о методах конструирования теорий. Речь, следовательно, идет только о том, что учение о методах познания не исчерпывает собой содержания методологии. Более того, в известном смысле любая теория играет роль метода познания, ибо указывает путь исследования и определяет его цели. Можно согласиться с П. В. Копниным, который полагает, что “любая отрасль научного знания может плодотворно развиваться только в том случае, если она превращает свои теории с самого момента их возникновения в метод достижения нового знания и практического преобразования действительности”⁷³. Эту же мысль подчеркивает и М. Б. Туровский, когда указывает, что метод есть не особая форма знания, а характеристика теории, поскольку последняя выступает в роли программы практического осуществления своего предмета, то есть в роли предпосылки метода⁷⁴. Единство теории и метода подчеркивает и А. М. Коршунов: “Теория одновременно есть метод, и наоборот, метод есть теория... Любые знания выступают и как результат, и как средство научного познания. Теория выполняет функции метода познания, поскольку она используется для получения новых знаний.⁷⁵”

Некоторые философы полагают, что постановка вопроса о методологии конкретной науки неправомерна. Так, А. Бынков пишет, что “метод познания в конечном счете определяется самыми общими законами и отношениями материального мира. Из этого следует, что частнонаучной методологии нет. Методология одна: она есть философско-логическая, ибо только философия и логика исследуют всеобщие законы бытия и мышления. Частнонаучные методы являются конкретизацией всеобщего метода и всеобщей методологии”⁷⁶. Эти рассуждения на первый взгляд могут показаться безупречными. Действительно, не приводит ли нас утверждение о существования методологии конкретных наук к признанию того, что материалистическая диалектика как методология не имеет всеобщего характера, что наряду с ней существуют еще какие-то “методологии”, что частнонаучные методы возникают и применяются вне всякой связи с диалектическим методом? Нам кажется, что подобные опасения неосновательны.

Материалистическая диалектика потому и есть всеобщая научная методология, что она исследует всеобщие законы бытия и мышления. Но подобно тому, как существование таких всеобщих законов не отрицает наличия иных закономерностей объективной действительности, находящихся с точки зрения субординации на другом уровне и относящихся к явлениям иной степени общности, так и наличие всеобщей методологии не исключает существования методологии конкретной частной науки, базирующейся на принципах всеобщей методологии, но отражающей специфику и предмет узкой сферы познания. Отношения между всеобщей научной методологией и методологией частной науки суть отношения общего и отдельного, а не отношение несовместимости. Общее проявляется в отдельном, не существующем независимо от общего.

В нашем представлении частнонаучная методология — это диалектико-материалистическая методология конкретной науки, корни которой — в материалистической философии, определяющей ее мировоззренческие устои и принципы. То же самое относится и к методам конкретной науки, которые базируются на диалектическом методе, исходят из него, но не дублируют его и совокупность которых не исчерпывает, по нашему мнению, понятия методологии (о чем в дальнейшем будет идти речь).

Среди специалистов в области теории государства и права распространено и несколько иное решение рассматриваемого нами вопроса. Применительно к проблеме методологических основ отраслевых юри­дических наук, характеризуя значение общей теории государства и пра­ва, К. А. Мокичев полагал, что эта наука “имеет методологическое значение для всей системы юридических наук. Она призвана разрабатывать методологические вопросы применительно ко всем отраслевым правовым наукам. Общей же методологической наукой для всех общественных, в том числе и для юридических наук, остается марксистско-ленинская философия”⁷⁷. Таким образом, по мысли К. А. Мокичева, существуют две методологии: общая — для всех наук и специальная — для группы наук (в данном случае юридическая). У отраслевых же юридических наук отсутствует своя методология, и в ней нет необходимости, так как теория государства и права решает за них и для них все методологические проблемы.

Несколько осторожнее, но в общем, аналогично характеризовал роль теории государства и права по отношению к отраслевым юридическим наукам Н. Г. Судариков. Он утверждал, что, “являясь наукой методологической, теория государства и права призвана показать специфику применения марксистско-диалектического метода к государственно-правовым явлениям”⁷⁸.

Еще более осторожно по этому вопросу высказался А. М. Васильев: “Изучение правовых явлений в рамках отраслевых юридических наук необходимо должно сообразовываться с представлениями о праве в це­лом, опираться на категории общей теории государства и права. В этом смысле сама общая теория государства и права, законы, категории и другие логические формы которой играют роль инструмента в познании специфики всех правовых явлений, руководящего принципа при их изучении, и выступает как частная методология всех правовых наук”⁷⁹.

Эта точка зрения создавала впечатление, будто у отраслевых юридических дисциплин имеются две методологические базы — диалектический материализм и теория государства и права. Но такой вывод представляется неприемлемым по принципиальным соображениям.

Ограждая себя от подобной критики, Н. Г. Александров писал: “Об­щая теория государства и права в отношении отраслевых юридических дисциплин представляет собой методологическую дисциплину, конкретизирующую методологию исторического материализма применительно к государству и праву... Сказанное вовсе не означает, что у юридических дисциплин существуют две методологические базы — исторический материализм и общая теория государства и права, поскольку последняя, как отмечалось выше, именно конкретизирует методологию исторического материализма применительно к государственно-правовым явлениям”⁸⁰. Таким образом, по мысли Н. Г. Александрова, методология юридических наук одна — это теория государства и права, которая в то же время самостоятельного значения фактически не имеет, ибо служит только конкретизацией другой методологии — исторического материализма.

Все упомянутые авторы сходятся в одном: у отраслевых юридических наук не может быть какой-то своей методологии. Продолжение этого тезиса выглядит по-разному: методологией конкретных юридических наук может быть только философия; методологией конкретных юридических наук является философия и теория государства и права; методологией юридических наук служит теория государства и права, представляющая собой конкретизацию исторического материализма.

Разработка методологии юридической науки имеет по крайней мере три аспекта. Во-первых, это исследование общих философских основ юридической науки, тех принципов, с точки зрения которых необходимо подходить к определению роли и места юридической науки в системе наук об обществе и в практике государственного строительства. Решение этих проблем лежит в сфере философии. Во-вторых, это разработка методологии юридической науки в смысле специфической конкретизации диалектико-материалистического метода применительно к предмету юридической науки в целом, понимаемому обобщенно. Исследования такого рода — сфера теории государства и права, и в этом смысле (но не в смысле “посредничества” между философией, с одной стороны, и юридическими науками — с другой) можно говорить о методологическом значении разрабатываемых теорией государства и права таких общих понятий, как государство, право, правовая норма и т. п.⁸¹ В-третьих, это разработка методологии конкретных юридических наук, решение возникающих в них проблем с позиции познания их гносеологической сущности, понимания диалектической связи между ними, использования для такого решения категорий и законов материалистической диалектики и теории познания.

Мировоззренческий характер материалистической диалектики обусловливает необходимость философского подхода к решению частных за­дач конкретных наук, необходимость разработки методологии этих наук.

Разработка методологических проблем общественных, естественных и технических наук на современном уровне развития под силу только специалистам в конкретных областях знания, обладающим подлинно нау­чным мировоззрением, то есть владеющим материалистической диалектикой как методом познания и как учением о познании. Именно поэтому разработка методологии конкретных юридических наук — это их собст­венная сфера, важнейшая задача, стоящая непосредственно перед нами.

Как в любой области знания, так и в юридической науке представители какой-либо одной ее отрасли не могут считать себя связующим звеном между философией и остальными отраслями науки права, монополистами в применении философии в праве, в раскрытии значения философских идей для конкретных юридических наук.

Связь с философией не является исключительной функцией какой-то одной юридической науки, даже такой, которая имеет наиболее общий характер по сравнению с другими. Каждая конкретная юридическая наука немыслима без своей методологической базы, суть которой и составляют основные положения материалистической философии, конкретизированные применительно к предмету исследования данной юридической науки. Различие в связях между конкретными юридическими науками и философией с этой точки зрения заключается только в том, что теоретические основы более общих юридических наук содержат большее число отправных философских положений, опираются на более общие философские категории, а теория специальных юридических наук, отправляясь от этих общих положений, использует, главным образом, категории более частного значения⁸².

Любая отраслевая юридическая наука не только может, но и должна претендовать на такую же связь с философией, как и юридическая наука самого общего характера. При этом совершенно естественно, что в зависимости от своего предмета некоторые отраслевые юридические науки будут более тесно связаны с одним из разделов философии и менее тесно с другими, другие отраслевые науки — наоборот.

Наличие прямых связей между философией и отраслевыми науками, в рассматриваемом случае — криминалистикой, вовсе не означает игнорирования связей криминалистики с другими юридическими науками, положения которых могут играть роль исходных при построении тех или иных теоретических криминалистических концепций. Таковы, например, положения теории доказывания, служащие отправными при разработке теории криминалистической версии, основных принципов криминалистических экспертных исследований и т. п.

Если методология конкретной науки — это система основных идей данной области знания, то возникают по крайней мере два вопроса: 1) всякая ли научная теория имеет методологическое значение и 2) какая научная теория отвечает в наибольшей степени понятию методологии частной науки.

Представляется, что на первый вопрос можно ответить утвердительно. Всякая научная теория, отражающая объективно существующую диалектику “вещей”, есть теория конкретного вида диалектического развития. Уже поэтому научная теория (если она действительно научная) не может не иметь методологического значения, не может не служить подтверждением правильности наших мировоззренческих принципов.

Мы разделяем мнение М. Поповича и В. Садовского о том, что теория — это “форма достоверного научного знания о некоторой совокупности объектов, представляющая собой систему взаимосвязанных утверждений и доказательств и содержащая методы объяснения и предсказания явлений данной предметной области. В этом смысле теория противопоставляется эмпирическому знанию и отличается от него, во-первых, достоверностью содержащегося в ней научного знания, обеспечиваемой получением этого знания в соответствии с существующими научными стандартами и выражающейся в его внутренней непротиворечивости, реализации его проверки на истинность и т. д.; во-вторых, тем, что теория дает обобщенно описание исследуемых в ней явлений, формулирование в ее рамках общих законов, которые не только описывают определенный круг явлений, но и дают их объяснение и содержат возможность предсказания новых, еще не изученных фактов; в-третьих, выделением в составе теории множества исходных утверждений и множества утверждений, получаемых из исходных путем вывода, доказательства, причем сам процесс доказательства подчиняется особым логическим закономерностям, которые формулируются для данной теории или для определенного класса теорий. Благодаря этим особенностям теория отличается от других форм знания тем, что в ней возможен переход от одного утверждения к другому без непосредственного обращения к чувственному опыту, в этом, в частности, коренится источник предсказательной силы теории”⁸³.

В. С. Готт, Э. П. Семенюк и А. Д. Урсул прямо пишут об уровнях общности понятия методологии и о том, что сфера научной методологии неоднородна и наряду со всеобщей философской методологией существует методология конкретных отдельных наук⁸⁴. Вместе с тем, признание методологической значимости любой научной теории еще не означает, что любая научная теория отвечает по своему содержанию понятию методологических основ данной области знаний. Для того чтобы ответить на этот второй из поставленных нами вопросов, следует хотя бы вкратце остановиться на проблеме соотношения научных теорий разных уровней.

Теоретические системы отличаются прежде всего по кругу охватываемых ими объектов. С этой точки зрения можно говорить о всеобщей научной теории, об общих и частных научных теориях. Всеобщая научная теория или всеобщая методология всех наук — это материалистическая диалектика. Диалектика, будучи системой категорий, в то же время выступает как всеобщий метод построения любой научной теории, то есть как логика теоретического мышления, и, как таковая, — методология всякой конкретной науки в самом непосредственном значении этого слова⁸⁵. Общая теория конкретной науки это и есть та система основных идей данной области знания, которая охватывает максимально полное отображение предмета науки в его связях и опосредствованиях. Частная научная теория относится к одной из сторон объекта, не ко всему предмету данной науки, а к его части и т. п. Частные научные теории — это разделы, части, структурные подразделения общей научной теории. Генетически частные теории могут предшествовать общей, а могут, наоборот, порождаться последней; нормальным, как нам представляется, считается сочетание обоих этих процессов: возникновение на базе частных теорий охватывающей их общей теории (этап, соответствующий моменту становления науки, как самостоятельной отрасли знания) и выведение из общей теории новых частных теорий.

Научные теории могут подразделяться и по той роли. которую они играют в системе человеческих знаний. В этом аспекте А. А. Ляпунов, например, различает четыре группы теорий (применительно к естественнонаучным и логико-математическим): а) теории, представляющие обобщение эмпирического материала; б) математические модели естественнонаучных явлений; в) математические теории аксиоматической природы; г) научные теории логико-математического характера, которые служат для рассмотрения не столько конкретных объектов научного исследования, сколько самой процедуры исследования⁸⁶. Основанием для классификации теорий может служить их эвристическая ценность или степень формализации и т. п.

С точки зрения предмета нашего исследования, представляется обоснованным деление теорий на всеобщую, общие и частные. Не останавливаясь на характеристике всеобщей методологии, поскольку это не входит в нашу задачу, рассмотрим те условия, которым должна соответствовать теория, призванная играть роль общей теории конкретной отрасли знания.

Для этого она, как нам кажется, должна удовлетворять следующим принципиальным требованиям:

1. теория только тогда может претендовать на значение общей теории, если она распространяется на весь предмет науки, относится к нему всему целиком, а не к одному из его элементов;

2. концепция или система концепций, составляющих содержание общей теории, должны относиться не столько к явлениям, сколько к сущности предмета исследования и объяснять эту сущность;

3. общая теория, раскрывая сущность предмета исследования, должна выявлять то, что делает эту сущность устойчивой, — закономерность отношений или связей явлений, то есть закономерность тех процессов, познание которых есть цель данной отрасли научного познания;

4. общая теория должна базироваться на принципах теории отражения, имеющих значение научного мировоззрения и выражающих “диалектику вещей”, как основу “диалектики идей”, а не наоборот;

5. общая теория должна представлять собой замкнутую понятийную систему, “элементы которой необычайно тесно связаны и органически переплетаются друг с другом, так что в структуре теории не оказывается никаких элементов обособленных, изолированных от остальных частей”⁸⁷.

В логике ко всякой научной теории предъявляются требования опосредствованной логической подтверждаемости (возможности на уровне теории, опираясь на ограниченную информацию, делать предсказания о принципиально новых фактах или о будущих состояниях изучаемых объектов), определимости (возможности описания опытных данных в терминах названной теории), логической выводимости (возможности установления рациональных связей между отдельными положениями теории), интерпретируемости (возможности соответствующей интерпретации данных опыта), непротиворечивости теории — как внутренней непротиворечивости, так и непротиворечивости опытным данным⁸⁸.

Из сказанного вытекает, что структура общей теории науки должна отражать структуру познаваемого объекта. Мы разделяем мнение И. В. Кузнецова, считающего, что способ организации теоретической системы, структура достаточно развитой научной теории связаны со структурой той сферы материального мира, для познания которой эта теория создана, обусловлены ею, находятся в соответствии с ней. И. В. Кузнецов прав, когда подчеркивает при этом, что такое соответствие вовсе не означает творческой пассивности познающего субъекта, ибо соответствие структуры научной теории структуре объекта устанавливается не автоматически, не само собой. Мыслящий субъект активно создает это соответствие, поскольку сознательно строит теорию, ищет такое соответствие, проверяя его путем практической деятельности, улучшая, совершенствуя, все время при этом сообразуясь с объективной реальностью, приспосабливаясь к ней, но не следуя слепо за структурой объекта⁸⁹. Вывод о необходимости соответствия структуры научной теории структуре объекта можно сделать и в том случае, если рассматривать теорию, как особого рода модель изучаемых наукой объектов⁹⁰.

Таким образом, “построение научной теории в значительной мере зависит от философских идей, лежащих в основе научной картины мира, и от самой картины мира”⁹¹. Следует согласиться с мнением М. В. Мостепаненко, который полагает, что процесс построения теории не может быть сведен к применению каких-либо отдельных методов или даже их сочетания, “поскольку он является единством двух более сложных действий: направленной дедукции, то есть конкретизации элементов научной картины мира по направлению к эмпирическим знаниям, и направленной индукции — генерализации, то есть обобщения эмпирических знаний по направлению к научной картине мира”⁹². В. С. Швырев по этому поводу замечает: “На научную картину мира опирается построение знаний и на стадии развитой теоретической науки, и при формировании теоретических идеализированных объектов, и на стадии эмпирико-описательной науки. Но механизм этого построения в разных типах науки не одинаков. В теоретической науке воздействие исходной научной картины мира на формирование знаний опосредствуется системой теоретических идеализированных объектов, построенных на ее основании”⁹³. Кстати, следует заметить, что именно через научную картину мира и осуществляется опосредствованное влияние философии на конкретные науки.

Таковы, по нашему мнению, исходные положения, которые следует иметь в виду при рассмотрении вопроса о методологии криминалистики.

В отечественной криминалистической литературе методология науки обычно рассматривалась лишь в плане методов познания. Философский анализ понятия методологии криминалистики сводился при этом к упоминанию о том, что общим методом криминалистики, как и всякой другой науки, является марксистский диалектический метод и что советская криминалистика руководствуется марксистско-ленинской теорией познания. Поскольку все эти общие утверждения никак не могли, естественно, заменить собой методологических основ науки, в качестве таких основ стали фигурировать частные теоретические построения. Подобной теоретической концепцией, которой некоторые исследователи придавали значение общей теории криминалистики, стала теория криминалистической идентификации.

В 1940 г. внимание криминалистов привлекла статья С. М. Потапова “Принципы криминалистической идентификации”, положения которой впоследствии были им развиты в брошюре “Введение в криминалистику” (М., 1946). По мысли С. М. Потапова, криминалистическая идентификация, будучи универсальным методом криминалистики, представляет собой специальную методологию этой науки. Между методологическими основами криминалистики и теорией криминалистической идентификации ставился, таким образом, знак равенства.

Первым, кто подверг обоснованной критике концепцию С. М. Потапова, был Н. В. Терзиев. Он писал: “В понимании С. М. Потапова рамки идентификации раздвигаются так далеко, что понятие идентификации охватывает все познавательные акты... Это построение представляется нам искусственным”. Далее Н. В. Терзиев категорически возражал против признания идентификации всеобъемлющим методом, а также “специальным методом” криминалистического исследования. По его мнению, идентификация “не является ни универсальным методом в криминалистике, ни специальным методом этой науки, ни вообще методом”, а представляет собой задачу исследования⁹⁴. В то же время Н. В. Терзиев отмечал большие заслуги С. М. Потапова в деле разработки вопросов идентификации.

С критикой концепции С. М. Потапова выступил и С. П. Митричев. Отметив ошибочность мнения некоторых криминалистов, считавших, что криминалистическая идентификация есть общая теория советской криминалистики, он также пришел к выводу, что идентификация не метод, а задача исследования, и заключил, что С. М. Потапов “строит свою теорию криминалистической идентификации не на основе изучения практики; напротив, он навязывает свои выводы практике”⁹⁵. Однако и С. П. Митричев отмечал заслуги С. М. Потапова⁹⁶.

Критика концепции С. М. Потапова содержалась и в работах А. И. Винберга, который справедливо указывал, что основная ошибка С. М. Потапова заключалась в том, что он подменил “криминалистической идентификацией как процессом конкретного узнавания вообще всякий процесс познания. Но, как известно, единственно научным методом всякого процесса познания является только марксистский диалектический метод, а отнюдь не частный (курсив наш — Р. Б.) процесс исследования, которым является криминалистическая идентификация”⁹⁷.

В работе “Криминалистика и доказывание” при анализе принципа тождества указывалось, что ошибка в философском понимании значения тождества обусловила ошибочность концепции С. М. Потапова, “явно фетишизировавшего теорию идентификации, которой он пытался подменить ... теорию познания, марксистский диалектический метод”⁹⁸. Этой фразы оказалось достаточно, чтобы на авторов с резкой критикой обрушился Б. Л. Зотов, обвинивший их в несправедливости “в отношении серьезного, безусловно добросовестного советского ученого”, который “всей своей научной и практической деятельностью ... доказал, что не мог ставить столь неблаговидную задачу”⁹⁹. Однако этот критический залп по цели явно не попал. Кто и где сомневался в серьезности и добросовестности С. М. Потапова? Что в критике концепции С. М. Потапова перечисленными авторами, а также В. Я. Колдиным, М. Я. Сегаем и другими криминалистами дает основание для его защиты от мнимых подозрений в “нелояльности”? Представляется, что глубоко чтимое всеми отечественными криминалистами имя С. М. Потапова не нуждается в подобной защите.

Теория криминалистической идентификации, которая будет подробно рассмотрена во втором томе Курса, действительно занимает важное место в системе идей, составляющих методологические основы криминалистики. Однако она не может быть признана общей теорией криминалистики по следующим основаниям.

1. Теория криминалистической идентификации охватывает не весь предмет криминалистики. Какого бы определения предмета криминалистики ни придерживаться, все равно невозможно обосновать положениями теории криминалистической идентификации все его элементы. Так, например, с позиции теории криминалистической идентификации (если, разумеется, не придавать ей значения универсальной методологии, то есть не отождествлять ее с диалектическим материализмом в целом) нельзя объяснить многих изучаемых и разрабатываемых криминалистикой средств и приемов организации и ведения расследования, средств и приемов предотвращения преступлений, принципов построения методик расследования отдельных видов преступлений и т. п.

2. Теория криминалистической идентификации отнюдь не охватывает всех задач, решаемых криминалистической наукой. За рамками этой теории остаются, естественно, научные проблемы неидентификационного характера, а их исследование, как известно, есть существенный элемент предмета криминалистики. Теория криминалистической идентификации не относится к проблеме предотвращения преступлений, специальный аспект исследования которой также выступает элементом предмета криминалистики. Поскольку, как это теперь общепризнанно, теория криминалистической идентификации не является теорией универсального метода криминалистики, она не может заменить собой учения о методах криминалистики как науки или служить общетеоретической базой для этого учения, тем более, что в процессе криминалистической идентификации применяются далеко не все методы криминалистических научных исследований.

3. Теория криминалистической идентификации не определяет системы и места криминалистики среди других отраслей научного знания. Положений этой теории недостаточно для разработки многих криминалистических структур и классификаций, для исследования информационной стороны криминалистического аспекта процесса доказывания, для разработки знаковых систем в криминалистике и языка науки в целом.

Таким образом, теория криминалистической идентификации по своему содержанию и направленности не может играть роль общей теории криминалистики, то есть ее методологических основ в целом. Теория криминалистической идентификации является частной криминалистической теорией, весьма важной, но не единственной, и только в таком качестве она — часть общей теории.

Было бы ошибкой считать, что теория криминалистической идентификации вообще не имеет методологического значения для криминалистики. Как научная теория и как элемент общей теории науки, теория криминалистической идентификации играет важную методологическую роль в криминалистике. Ее нельзя отождествлять с понятием методологии криминалистики в целом, но она представляет собой существенный элемент такой методологии. В одной из рецензий на наш “Курс советской криминалистики” говорилось: “Автор отрицает значение криминалистической идентификации в качестве общей теории криминалистики, ее общего метода... Он полемизирует с В. Я. Колдиным, Н. А. Селивановым, М. Я. Сегаем и др. и приводит ряд примеров и аргументов, которые, на первый взгляд, убеждают в правильности его концепции. Тем не менее позицию автора в этом вопросе нельзя разделить. Из всех теорий, существующих в криминалистике, наиболее специфический и универсальный характер имеет теория криминалистической (судебной) идентификации. Ни одна теория в криминалистике в этом плане не занимает такого места, как идентификация. Криминалистическая идентификация — метод познания, метод практической деятельности следователя, суда, эксперта. Отрицание ее роли принижает ее значение как одной из основных (курсив наш — Р. Б.) теорий криминалистики”¹⁰⁰.

Думается, что авторы рецензии стали жертвой какого-то недоразумения. Как читатель мог убедиться из предыдущего изложения, мы не всту­пали в полемику ни с одним из названных рецензентами авторов, хотя бы потому, что никто из них не ставил знак равенства между теорией идентификации и общей теорией криминалистики. Но дело даже не столько в этом, а в том, что и сами рецензенты, как видно из приведенной цитаты, считают теорию криминалистической идентификации лишь “одной из основных теорий криминалистики”, а стало быть не единственной. Между тем, общая теория конкретной науки в таком качестве выступает всегда в единственном числе именно потому, что она общая.

В последнее время в криминалистической литературе встречаются “исправленные” варианты концепции С. М. Потапова о значении криминалистической идентификации. Так, И. Д. Кучеров в работе “Соот­ношение тождества и различия” пишет, что стоит только к идентификации добавить процесс исследования различий — дифференциацию, как получится метод криминалистики¹⁰¹. Правда, этот вывод прямо противоположен тому, к которому данный автор пришел буквально несколькими строчками выше в той же работе: “Для применения метода науки идентификации — дифференциации требуется предварительное использование системы других частных методов. Иными словами, отождествление и различение оказываются зависимыми от результатов других частных методов, без которых они просто безжизненны. Не может быть частным методом науки то, что само по себе требует применения других частнонаучных методов”¹⁰². Можно было бы показать несостоятельность последнего утверждения И. Д. Кучерова, но в этом нет необходимости, так как еще через несколько страниц он выскажет следующее: “Без наблюдения, описания, фиксации, аналогии и других приемов познания немыслимо вообще представить современную криминалистику”¹⁰³, и наконец, провозгласит универсальным методом криминалистики метод сравнения¹⁰⁴. Вот и случилось: на смену универсальному методу идентификации пришел универсальный метод сравнения. При этом, видимо, уже для автора не имеет значения собственное утверждение о том, что “не может быть частным методом науки то, что само по себе требует применения других частнонаучных методов”, ибо он попросту игнорирует невозможность применения сравнительного метода без применения такого метода познания, как, например, наблюдение.

Концепция И. Д. Кучерова ошибочна по тем же основаниям, по которым ошибочна и идея универсальности идентификации. Причина же его ошибки заключается в том, что он возвел в ранг “универсального” один из общенаучных методов познания только на основании того, что сфера применения — но отнюдь не содержание — этого метода носит всеобщий характер. Отметим, кстати, что и “всеобщность” сравнения, как и других общих методов познания, вовсе не следует понимать универсально. Сравнение применяется во всех науках, во всех сферах практической деятельности, но это не означает, что оно применяется во всех отдельных научных изысканиях, во всех конкретных актах труда.

Если проанализировать содержание других криминалистических теорий, например, таких, как учения о криминалистической версии, о способе совершения преступления, о механизмах следообразования и других, с позиции требований, предъявляемых к методологии науки, то окажется, что и они, подобно теории криминалистической идентификации, не отвечают понятию общей теории науки, а являются лишь отдельными элементами методологических основ криминалистики.

Что же входит в содержание общей теории криминалистики? Какой должна быть структура этой теории, из каких частей она должна состоять? Подробнее эти вопросы мы рассмотрим в следующем параграфе.