§ 2 Психологические основы поддержания государственного

обвинения в суде с участием присяжных заседателей

Основные психологические аспекты поддержания государственного обвинения в суде с участием присяжных заседателей связаны с необходимостью учета так называемого «человеческого» фактора, т.е. здравого смысла и совести присяжных заседателей. (При этом здравый смысл выступает как интеллектуальная, а совесть – как нравственная основы судопроизводства).

Позиция оппонентов суда присяжных, отрицающих его состоятельность на том основании, что для решения вопросов о фактической стороне дела и виновности подсудимого недостаточно здравого смысла и совести (равно как и позиция сторонников суда присяжных, которые считают, что для решения указанных вопросов этого вполне достаточно), представляется недостаточно обоснованной. И в той, и в другой позициях не учитываются в достаточной степени обусловленные процессуальной формой социально-психологические факторы.

Как представляется, именно в этом заключается главная причина сложившейся в юридической науке и практике «патовой» ситуации в оценке суда присяжных, продолжающейся более века бесконечной дискуссии между его сторонниками и противниками. Вместе с тем еще во второй половине XIX века старейшие председатели и прокуроры судебных палат на основе изучения многолетней деятельности российского суда присяжных сделали вывод о том, что «по деятельности своей современный суд присяжных не только является удовлетворяющим своей цели, но и представляет лучшую форму, какую только можно представить для решения большей части серьезных уголовных дел, особенно в тех случаях, когда тяжелое обвинение связано с уликами, требующими житейской мудрости»¹.

Житейская мудрость или здравый смысл представляет собой форму практического мышления социально, нравственно и интеллектуально зрелой личности, для которой характерен ответственный, осторожный, взвешенный, всесторонне продуманный, системный подход к принятию важных практических решений с учетом разнообразных знаний об окружающей действительности, в том числе знаний об общих свойствах человеческой природы, культуре, нравах, обычаях, производственно-бытовых условиях жизни людей разных социально-психологических типов, существующих в обществе нравственных, правовых и других социальных норм, а также с учетом прогнозируемых последствий принимаемого решения для других людей и общества.

На способность коллегии присяжных заседателей как малой социальной группы вырабатывать соответствующее императивам здравого смысла и содержащимся в тексте присяги требованиям общественной совести качественное согласованное коллективное решение при вынесении вердикта положительное влияние оказывают социально-психологические факторы, которые должны учитываться и при поддержании государственного обвинения в суде с участием присяжных заседателей.

С

Возрастной состав коллегии присяжных заседателей

В качестве иллюстрации потенциала здравого смысла как формы практического мышления обыкновенного нормального человека при решении сложных практических вопросов о фактической стороне расследуемого события можно привести рассказ выдающегося русского ученого и педагога К.Д. Ушинского:

«Индеец Северной Америки, возвратившись в свою хижину, открыл, что окорок ветчины, который он повесил на дерево провялиться, был украден. Осмотрев внимательно местность, индеец пустился преследовать вора и спрашивал у всех, кто встречался ему: не видели ли они старого белого человека небольшого роста с коротким ружьем и с небольшою собакою, у которой очень длинный и мохнатый хвост. Многие отвечали ему, что действительно встречали такого человека, но в то же время спрашивали, как он мог давать такое подробное описание лица, которого никогда не видел. «Что вор небольшого роста, — отвечал индеец, — это я заключил из того, что он должен был подкладывать камни, чтобы снять ветчину, которую я повесил, стоя на земле; что он старик — я знаю это по его коротким шагам, следы которых остались на упавших листьях в лесу, что он белый — я знаю это потому, что он выворачивает свои пятки, чего индеец никогда не делает. Ружье его должно быть коротко, это я видел потому, что, поставив его у дерева, он сдернул немного кору. Собака его невелика — это видно по ее следам; а что у нее пушистый хвост — это я заметил по знаку, который она оставила на песке, когда сидела и облизывалась, пока хозяин ее крал мою ветчину»¹.

Вэтом рассказе убедительно показано, что здравому смыслу как форме практического мышления вполне посилам опосредованное познание истины.

Нетрудно заметить, что филигранная интеллектуальная работа неграмотного индейца по поиску в условиях неочевидности следов-отображений вора, мысленному моделированию по этим следам способа совершения кражи, образа самого вора и его психологических особенностей, а также по выдвижению версии о личности преступника — вся эта сложная аналитико-синтезирующая деятельность покоится на двух «китах»:

1) на естественной способности рассуждать и делать логические выводы из рассуждений;

2) на жизненном опыте охотника, знании им местных условий жизни, культуры, нравов и обычаев людей.

Итак, именно естественная способность человека логически мыслить и его жизненный опыт определяют интеллектуально-духовный потенциал здравого смысла, продуктивность его аналитико-синтезирующей деятельности в процессе доказывания на предварительном следствии и в суде.

По свидетельству одного из первых исследователей дореволюционного российского суда присяжных С. Гогеля, особенно важное значение при вынесении вердикта имеет разнообразный жизненный опыт присяжных заседателей:

«Кто бывал в зале суда и внимательно относился к происходившему, тот, несомненно, поражался, какую громадную массу познаний, чисто житейских, необходимо иметь судьям для того, чтобы оценить собранные предварительным следствием и выясненные судебным следствием улики; необходимо, например, знать сельский быт, начиная с того, как устроена хата, где, что хранят, как ссыпают хлеб, как обряжают телегу и сани, какие следы остаются и т. д.; как важны эти сведения для оценки показаний потерпевших, для определения, действительно ли они могли опознать похищенное у них и т. д.; столь же важно знать особые условия жизни городской, жизни коммерческой и т. д. Нельзя забывать, что достаточно потерпевшему или мнимо потерпевшему решительно заявить о совершении такого-то преступления, чтобы было начато следствие, опознать у лица, на которое он указал как на преступника, один из похищенных предметов, чтобы почва для обвинения была готова; как часто все следствие идет исключительно на показаниях свидетелей сторон: одни говорят в пользу обвинения, другие – в пользу оправдания; как часто свидетели подучены так хорошо, что говорят так же гладко, складно, как и свидетели, на стороне которых правда, и вот необходимо найти тот оселок, на котором можно испробовать истинность показаний, и тут-то присяжные заседатели с их глубокими познаниями жизни повседневной, жизни крестьянской, помещичьей, городской, купеческой, лавочной и т. д., безусловно незаменимы. При подробных расспросах знающими жизнь присяжными окажется, что одна из сторон говорит неправду, путается, но не логически, а, так сказать, жизненно: собирает хлеб не туда, куда следует, покупает или продает не тогда и не там, где можно, и т. д.; эти мелочи исчезают, пропадают совершенно для людей кабинета, а между тем лишь благодаря им удается раскрыть истину, и не в пустых делах, а в серьезных, в убийствах и др.

Амотив преступления — этот нерв преступления — какое необъятное море житейских познаний необходимо иметь для того, чтобы в каждом отдельном случае решить, есть ли преступный мотив или нет?»¹

Столь длинная цитата приведена потому, что в ней очень четко показано, что именно лежащие в основе совокупного здравого смысла двенадцати присяжных заседателей и выстраданные их житейским опытом разнообразные познания о повседневных производственно-бытовых реалиях, о «закоулках» и «подвалах» обыденной, повседневной практической жизни, отражающие устойчивые причинно-следственные и пространственно-временные связи, являются практическим критерием истины при проверке и оценке относимости, доброкачественности и достоверности доказательств, а также при исследовании мотива и других обстоятельств, подлежащих доказыванию на основании всех собранных и исследованных сведений.

Кроме того, в этом высказывании очень рельефно показана полезная и эффективная работа здравого смысла по поиску и обнаружению прочных оснований как для тщательной, всесторонней и объективной проверки и оценки отдельных доказательств, так и для правильного разрешения дела на основании всех собранных, проверенных и оцененных доказательств.

Нетрудно заметить, что суть работы здравого смысла по поиску надежных фактов для объективной, тщательной и всесторонней проверки и оценки исследуемых доказательств заключается в способности «знающих жизнь присяжных» вести «подробные расспросы», т.е. задавать допрашиваемым толковые, дельные, умные дополняющие, уточняющие и контрольные вопросы. В их основании лежат житейские знания об окружающей среде, причинно-следственных и пространственно-временных связях между предметами и явлениями объективной реальности.

При оценке показаний свидетелей, потерпевших и подсудимых наиболее сильной стороной здравого смысла является способность быстро «схватывать» данные, по которым можно отличить достоверные показания от лжи или добросовестного заблуждения.

Вооруженные специальными познаниями в области теории доказательств, криминалистики, в том числе о следственно-прокурорских «хитростях», юристы подчас проявляют своеобразный «дальтонизм» по отношению к хитростям житейским, особенно изощренным формам лжи, замешанной на искусном сочетании вымысла и житейской реальности, когда допрашиваемые, говоря словами С. Гогеля, «путаются не логически, а, так сказать, жизненно».

Следователь, прокурор, адвокат, судья-профессионал, если они умные люди, в лучшем случае способны «вычислить» ложь «логическую» — путем логического анализа информации, содержащейся в показаниях допрошенного, и сопоставления ее со сведениями из других источников.

Однако если допрашиваемый тоже неглупый человек, ни в чем себе не противоречит и искусно «вплетает» свою ложь в другие имеющиеся в деле фактические данные, разоблачить его юрист-профессионал чаще всего не в состоянии потому, что он не обладает достаточным запасом житейско-бытовых знаний, в отличие от членов коллегии присяжных заседателей. Это превосходство обеспечивается и такими социально-психологическими факторами, как неоднородный личный и оптимальный количественный состав коллегии присяжных заседателей.

Разнородный состав коллегии присяжных заседателей

В социально-психологической литературе отмечается, что группы с неоднородным составом, со значительными индивидуально-психологическими различиями участников лучше, чем однородные (состоящие из личностей примерно с одинаковой системой качеств), справляются со сложными проблемами и задачами. Это объясняется тем, что неоднородный состав группы способствует активизации коллективного мышления. Благодаря различиям в опыте, в точках зрения, мышлении, способностях восприятия и т.д. их участники с разных сторон подходят к решению задач. В результате увеличивается число идей, разнообразных вариантов решения и, следовательно, возрастает вероятность эффективного выполнения поставленной задачи.

Неоднородный личный состав коллегии присяжных заседателей имеет важное значение в такой многонациональной стране, как Россия, а каждая нация, народность имеет свои особенности быта, характера, нравов, обычаев и т.п., без учета которых невозможно всесторонне исследовать вопросы о фактической стороне дела и виновности подсудимого, особенно по делам, обвинение по которым построено главным образом на косвенных уликах.

Ф

Количественный состав коллегии присяжных заседателей

К

Качественный личный состав коллегии присяжных

заседателей

● достаточная для качественного исполнения функций присяжного заседателя социальная, нравственная и интеллектуальная зрелость и нравственно-психологическая устойчивость личности, показателями которых являются не только достижение возраста 25 лет, но и добропорядочное и законопослушное поведение;

● отсутствие качеств, исключающих или существенно суживающих способность субъекта полноценно участвовать в судебном заседании и в коллективном обсуждении вопросов, связанных с вынесением вердикта, препятствующих его психологической совместимости с другими членами коллегии присяжных заседателей (невладение языком, на котором ведется судопроизводство; психические заболевания);

● беспристрастность, непредубежденность, непредвзятость, неосведомленность об обстоятельствах дела из процессуальных или непроцессуальных источников, сочетающиеся с предотвращением незаконного воздействия на кандидата в присяжные заседатели, которое могло бы отрицательно повлиять на его объективность;

● наличие у кандидата в присяжные заседатели желания и объективной возможности психологически «отключиться» от своих личных, семейных и служебных проблем и дел на период исполнения обязанностей присяжного заседателя, отсутствие у него уважительных причин для неучастия в судебном заседании.

Формированию качественного состава коллегии присяжных заседателей из числа лиц, обладающих указанными личностными особенностями, обеспечивающими быстрое и эффективное включение в исполнение обязанностей присяжных заседателей, способствуют специальные организационные меры (составление общего и запасного списков присяжных заседателей и др.) и уголовно-процессуальные правила, связанные с отбором присяжных заседателей в суде, их мотивированным и немотивированным отводом, роспуском коллегии присяжных заседателей ввиду тенденциозности ее состава.

Д

Коллегия присяжных заседателей – малая социальная группа

В результате учета указанных ранее и других особенностей процессуальной формы суда присяжных не только повышается юридическая информированность членов коллегии присяжных заседателей, но и создается благоприятная для конструктивной групповой дискуссии атмосфера, здоровый социально-психологический микроклимат.

Этому, в частности, способствует и предусмотренный ч.22 ст. 328 УПК РФ порядок ограждения коллегии присяжных заседателей от неправомерного влияния заинтересованных лиц и присутствующей в зале судебного заседания публики: по завершении формирования коллегии присяжных заседателей председательствующий предлагает двенадцати присяжным заседателям занять отведенное им место на скамье присяжных заседателей, которая должна быть отделена от присутствующих в зале судебного заседания и расположена, как правило, напротив скамьи подсудимых. Запасные присяжные заседатели занимают на скамье присяжных заседателей специально отведенные для них председательствующим места.

Рассмотренные выше опосредованные процессуальной формой суда присяжных социально-психологические факторы, активизирующие здравый смысл и совесть присяжных заседателей, их чувство ответственности к выполнению своих обязанностей в соответствии с социальными требованиями, изложенными в тексте присяги и напутственном слове председательствующего судьи, придают судопроизводству с участием присяжных заседателей ярко выраженную охранительную направленность, способствуют формированию у присяжных заседателей стремления избежать осуждения невиновного человека.

На весах здравого смысла и совести особенно тщательно взвешиваются доводы обвинения, которые могут быть положены в основу обвинительного вердикта только тогда, когда они подкреплены достаточным количеством всесторонне исследованных достоверных доказательств.

В этой добросовестности присяжных заседателей кроется один из секретов того, что в суде присяжных более последовательно, чем в обычном суде, соблюдаются презумпция невиновности и вытекающие из нее правила оценки доказательств.

Сомнение в виновности обвиняемого может быть преодолено только тогда, когда собрано достаточное количество доказательств о каждом элементе состава преступления. Даже избыточное количество доказательств об объекте, объективной стороне деяния может не компенсировать неполноту доказательственного материала о субъекте преступления и виновности. Эта неполнота, например, может выразиться в научно несостоятельном и противоречивом заключении эксперта-психиатра по вопросам о вменяемости подсудимого.

В таких случаях, как отмечает А.Ф. Кони, «присяжные, подавленные сумбуром противоречивых данных и отсутствием обдуманной последовательности в их добывании, видят, и совершенно справедливо, в оправдательном решении спасительный исход из своих сомнений»¹.

Испытываемые присяжными в подобных ситуациях «муки» принятия решения по вопросам о фактической стороне дела и виновности подсудимого объясняются не только огромной ценой возможного ошибочного обвинительного вердикта, но и тем, что ощущаемые присяжными неполнота дела, дефицит или противоречивость информации, в том числе о личности подсудимого, его вменяемости, осознаются как условия, препятствующие вынесению такого вердикта.

Одно из характерных проявлений добросовестности присяжных – их стремление восполнить материалы судебного следствия путем постановки допрашиваемым лицам толковых, существенных, дополняющих, уточняющих и контрольных вопросов (если такие вопросы не догадались поставить прокурор, адвокат или председательствующий судья).

Наглядное представление об этом дает следующий типичный пример из работы С. Хрулева: «Молодой крестьянин обвинялся в убийстве с целью ограбления кабатчика; он был вполне уличен, сознался и на суде с удивительным хладнокровием рассказал о своем приготовлении к убийству и о самом убийстве. На вопрос присяжных: для чего он набросил зипун на голову убитого, перед тем как нанести ему удар топором, и сколько раз он ударил? — подсудимый отвечал: «Ударили мы только один раз, потому больше не нужно было. Мы по плотницкой части прежде были, так рука у нас верная. Зипун мы набросили для того, чтобы кровь на нас не брызнула и никаких доказательств на нас не было. Мы хотя люди и необразованные, — добавил он, — а свой разум при себе имеем и насчет доказательств имеем понятие» ...Суд приговорил его к бессрочной каторге»².

Нетрудно заметить, что правильному решению присяжными заседателями вопросов о фактической стороне дела и виновности подсудимого способствовало то, что благодаря их дельным, толковым вопросам, заданным подсудимому, удалось получить дополнительные фактические данные о существенных деталях преступления, которые могли быть известны только исполнителю данного преступления.

Сообщение подсудимым об этих обстоятельствах (деталях) сыграло роль своеобразного катализатора, облегчающего и ускоряющего формирование на основании всех непосредственно исследованных в судебном заседании доказательств их внутреннего убеждения по всем основным вопросам о виновности (доказано ли, что деяние имело место; доказано ли, что это деяние совершил подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении этого деяния) и их нравственно-психологической готовности «по совести» вынести подсудимому строгий, но справедливый обвинительный вердикт.

Если бы председательствующий судья не разрешил присяжным задать подсудимому указанные вопросы и в ответах на них они не получили бы от него дополнительные фактические данные, то внутреннее убеждение присяжных по вопросу о степени виновности, их нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт могли бы сформироваться иначе.

Отсюда следует, что надо внимательно относиться к ходатайствам присяжных о постановке допрашиваемым лицам определенных вопросов, даже если кажется, что они несущественны. Как уже отмечалось, профессиональные юристы из-за односторонности своего опыта не всегда могут догадаться о причинах, побудивших задать такие вопросы, а затем вынести тот или иной вердикт.

Таким образом, нормальная «работа» здравого смысла и совести присяжных заседателей по формированию правильного внутреннего убеждения о виновности подсудимого, их нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт возможны только при наличии добротной информационно-логической основы, т.е. при достаточном количестве относящихся к делу фактических данных, доказательств, находящихся в причинно-следственной и пространственно-временной связи с расследуемым прошлым событием, содержащим признаки преступления, действиями причастных к нему и (или) осведомленных о нем лиц, ибо, как справедливо заметил Ф. Бэкон, «человеческий ум всеми силами стремится выйти из состояния неуверенности и найти нечто прочное и неподвижное, на что он мог бы, как на твердь, опереться в своих блужданиях и исследованиях»¹.

В такой надежной информационно-логической «тверди» здравый смысл и совесть присяжных заседателей особенно нуждаются, когда сложнейшие и ответственнейшие вопросы о виновности приходится решать на основании косвенных доказательств.

Известный российский ученый-процессуалист Л.Е. Владимиров процесс доказывания на основании достаточного количества косвенных улик, на заключительном этапе которого формируются правильная картина расследуемого события, образы причастных к нему лиц, сравнивал с реконструкцией разбитой вазы: «Ваза разбита, осколки — ее улики. Осколки, вместе собранные, должны восстановить вам эту вазу, хотя с трещинками, но в прежнем объеме. Осколки должны складываться в одно. Там, где такого согласия нет, где улики не направляются к одной общей цели, там нет места убеждению, что они имеют общее происхождение в том преступлении, в том изменении во внешнем мире, от которого полетели осколки в разные стороны»².

Действительно, в процессе доказывания по вопросам о виновности здравый смысл и совесть позволяют признать достаточным такое количество доказательств, при котором их неполнота несущественна, она на уровне «трещин» при реконструкции разбитой вазы, которые по своим размерам могут даже приближаться к «выбоинам», если только они не препятствуют сделать несомненный однозначный вывод, что все «осколки», «черепки» (следы-отображения, доказательства) из одной и той же конкретной «вазы» (расследуемого события, действий причастных к нему лиц).

Необходимость достаточного количества доказательств для формирования правильного внутреннего убеждения по вопросам о виновности, правильного осмысления значения единичных доказательств, их взаимосвязей, мысленной реконструкции на этой основе «мозаичной» картины расследуемого события преступления, образов причастных к нему лиц и других фактов вызывается тем, что каждый факт, его признаки отражаются на различных объектах неполно, фрагментарно, что требует некоторого их количества для получения цельной картины устанавливаемого факта, события преступления, обстоятельств, подлежащих доказыванию.

При наличии же достаточного количества относящихся к делу процессуально доброкачественных и достоверных косвенных доказательств у присяжных заседателей правильное внутреннее убеждение по вопросам о виновности формируется даже в тех случаях, когда отдельные фактические данные искажены или фальсифицированы.

На «весах» здравого смысла и совести достаточным для формирования правильного внутреннего убеждения о виновности подсудимого является такое количество и качество (доказательственная ценность) косвенных доказательств, такая полная их комбинация, которые в своей совокупной взаимосвязи могут быть объяснены только преступными умышленными или неосторожными действиями обвиняемого и исключают гипотезу (версию) о случайном совпадении этих улик по другим причинам, ибо чем полнее совокупность этих улик, тем меньше здравый смысл может допустить возможность случайного, вне связи с преступлением, образования такой комбинации доказательств.

Таким образом, при достаточном количестве косвенных улик и при правильной интерпретации их взаимосвязи между собой и с расследуемым прошлым событием, с конкретными действиями причастных к нему лиц содержащиеся в каждой улике предположительные, вероятностные знания о виновности подсудимого на завершающем этапе доказывания преобразуются в достоверное знание. Такое знание выступает в качестве надежной информационно-логической базы духовной деятельности на основе здравого смысла и совести по формированию искреннего внутреннего убеждения о виновности подсудимого и нравственно-психологической готовности вынести ему обвинительный вердикт.

Очевидно, что одно отдельно взятое косвенное доказательство подтверждает доказываемый тезис лишь с некоторой степенью правдоподобности. Однако, когда к первой улике присоединяется вторая, третья, четвертая и т. д., уверенность в истинности доказываемого обстоятельства крепнет, переходит в высокую степень вероятности и, наконец, в убежденность о совершении обвиняемым преступления.

Следует только уточнить, что в процессе доказывания на основании косвенных улик содержащееся в каждой улике предположительное, вероятностное знание преобразуется в достоверное лишь в том случае, если эти улики обладают достаточной доказательственной ценностью, т. е. качествами, исключающими вероятность случайного совпадения улик по причинам, не связанным с действиями обвиняемого, а также исключающими возможность использования этих улик для обоснования противоположных версий.

На «весах» здравого смысла и совести ценность косвенной улики тем больше, чем меньше вероятность ее случайного происхождения и чем меньше она годится для обоснования проверяемых контрверсий.

Так, краденая вещь может находиться и у лица, причастного к преступлению, и у постороннего. Однако вероятность обнаружения краденого у постороннего тем меньше, чем быстрее оно найдено. Факт обнаружения краденой вещи как косвенная улика имеет наибольшую доказательственную силу, оказывает наибольшее влияние на формирование внутреннего убеждения о виновности подсудимого, когда эта вещь обнаружена у подсудимого сразу после ее похищения.

Вероятность случайного происхождения косвенных улик еще больше уменьшается, когда косвенные доказательства находятся между собой в объективной взаимосвязи, объясняют, дополняют, поддерживают и подкрепляют друг друга как элементы единой системы доказательств, подтверждающей версию о виновности подсудимого и опровергающей проверяемые контрверсии.

Таким образом, при доказывании на основании косвенных улик информационно-логической базой, на которую опираются здравый смысл и совесть присяжных заседателей, «стремясь выйти из состояния неуверенности и найти нечто прочное и неподвижное»¹, являются не сами по себе косвенные доказательства, не их арифметическое число, а их система, которая как бы увеличивает в геометрической прогрессии доказательственную ценность каждого доказательства и их совокупности.

Именно объективная взаимосвязь косвенных улик, слияние их в «нераздельную силу» позволяют нейтрализовать у присяжных заседателей и председательствующего судьи один из главных психологических барьеров для формирования их внутреннего убеждения по вопросам о виновности на основании косвенных доказательств.

В то же время присяжным заседателям трудно решиться вынести обвинительный вердикт на основании косвенных улик при недостаточном их количестве. Именно в отсутствии надежной информационно-логической основы, на которую здравый смысл и совесть присяжных могли бы как на базу опереться, и кроется главная причина раздробленности, размывания таких улик в сознании судящего, особенно у не знакомых с материалами дела присяжных, которым при недостаточном количестве косвенных улик трудно слить их в единую картину случившегося, что и вызывает колебание, нерешительность, даже робость присяжных и таким образом препятствует вынесению ими обвинительного вердикта. Обычно это случается тогда, когда из-за низкого качества предварительного расследования из судебного разбирательства исключаются недопустимые (процессуально недоброкачественные) доказательства.

Разумеется, процесс доказывания по вопросам о виновности на основании косвенных доказательств гораздо сложнее банальной реконструкции разбитой вазы хотя бы потому, что для мысленной реконструкции «мозаичной» картины расследуемого прошлого события можно использовать не любые, а лишь относящиеся к делу «осколки-улики», и пригодны для этого не всякие, а только допустимые, процессуально доброкачественные фактические доказательства, полученные с соблюдением конституционных и процессуальных прав подозреваемого, обвиняемого и других участников процесса и процессуального порядка расследования, т.е. такие улики, которые обнаружены, зафиксированы, отражены в материалах дела с соблюдением процессуальной формы.

При отсутствии в деле достаточного количества допустимых косвенных доказательств, наличии всего лишь нескольких «улик-осколков» (то ли от «прекрасной вазы», то ли от «ночного горшка»), т.е. при невосполнимом дефиците доказательственной информации, вследствие чего она приобретает неясный, противоречивый характер и по ней невозможно сформировать внутреннее убеждение, у присяжных заседателей и возникает нравственно-психологическая предрасположенность к вынесению оправдательного вердикта.

Необходимо особо отметить, что по делам об убийствах и других опасных преступлениях, обвинение по которым, казалось бы, основано на достаточно серьезных уликах, неполнота материалов дела как фактическое основание для возникновения сомнения в виновности подсудимого не всегда достаточно четко осознается даже самими присяжными заседателями. В некоторых случаях она ощущается ими только интуитивно как находящееся на периферии или даже за «кулисами» сознания неопределенное «что-то не так», расшатывающее первоначальное впечатление о виновности подсудимого и усиливающее сомнение и страх осудить невинного человека.

«Иногда дело представляется ясным и убеждение о виновности как будто полное, — пишет С. Хрулев, — но что-то в глубине души говорит, что дело не так ясно, как кажется; это необъяснимое «что-то» невольно заставляет задуматься перед тем, как произнести роковое «да». Это «что-то», мало-помалу развиваясь, беспощадно ломает сложившееся уже убеждение и вызывает такое сомнение, что судья останавливается в недоумении. Улики, доказательства, все обстоятельства дела говорят за несомненную виновность подсудимого, а «что-то» настойчиво твердит свое. И сколько раз это «что-то» спасало людей от напрасной каторги!»¹

Когда здравый смысл и совесть подсказывают присяжным, что доводы обвинения не основаны на добротной «фактической подкладке», у них «не поднимается рука» вынести обвинительный вердикт, т. е. не формируется нравственно-психологическая готовность к этому, даже если интуиция подсказывает им, что подсудимый скорее виновен, чем невиновен, особенно по делам об убийствах и других особо тяжких преступлениях, по которым чрезвычайно велика цена возможной судебной ошибки.

Все это объясняет смысл многих на первый взгляд «непонятных» решений присяжных. При неполноте дела у присяжных проявляются непреодолимые внутренние колебания, сомнения, не формируются внутреннее убеждение о виновности подсудимого и нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт, «не поднимается рука» признать подсудимого виновным.

С точки зрения современного системного подхода к принятию решений, испытываемые присяжными заседателями при дефиците доказательственной информации «муки» принятия ответственного решения о признании подсудимого виновным, непреодолимые сомнения и все усиливающийся страх осудить невиновного человека являются естественной эмоциональной реакцией присяжных заседателей на «натянутое», недостаточно обоснованное обвинение, на отсутствие надежной информационно-логической основы, на которую их здравый смысл и совесть могли бы, как на «твердь», опереться для того, чтобы вынести судьбоносный обвинительный вердикт.

Таким образом, вынесенные при дефиците доказательств оправдательные вердикты вполне объяснимы соответствующей реакцией присяжных заседателей на неполноту дела или противоречивость косвенных улик, что затрудняет работу здравого смысла.

Вопреки расхожему мнению о том, что оправдательные вердикты присяжные выносят под влиянием эмоциональных речей «гипнотизеров-адвокатов», истинная причина оправдательных вердиктов присяжных по сложным делам, разрешаемым в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях, заключается в банальной неполноте предварительного и судебного следствия, в отсутствии надежной фактической базы для логически и юридически безупречных выводов по вопросам о виновности.

Надо заметить, что дефицит или противоречивость доказательств — это очень благодатная процессуальная почва для «цветов красноречия» способного адвоката, поскольку чем меньше фактических данных положено в основу обвинения и чем больше они противоречат друг другу, тем больше возможностей у защиты для выдвижения и разработки контрверсий и тем меньше возможностей у обвинения для их опровержения, что усугубляет сомнения присяжных и предрасполагает их к вынесению оправдательного вердикта.

Основываясь на проведенном анализе, можно сделать вывод, что главным психологическим барьером, препятствующим формированию у присяжных внутреннего убеждения (убеждения «по совести») в виновности подсудимого при наличии в деле серьезных улик, является обусловленное неполнотой следствия, дефицитом и (или) противоречивостью доказательств состояние субъективной неуверенности. Оно эмоционально ощущается присяжными как чувство тревожного сомнения и страха осудить невиновного человека.

Этот психологический барьер представляет собой труднопреодолимый для обвинения своеобразный «бастион сомнений и страха», хорошо укрепленный совокупным интеллектуальным, нравственным потенциалом здравого смысла и гуманистической совести двенадцати присяжных заседателей, их присягой, напутственным словом председательствующего, подтягивающим их нравственное и правовое сознание до уровня понимания презумпции невиновности, т.е. толкования неустранимых сомнений в пользу обвиняемого.

Существует только один законный и надежный способ разрушить этот мощный психологический барьер – качественное предварительное и судебное следствие, обеспечивающее всестороннее и объективное исследование каждого элемента состава преступления на основании достаточного количества относимых, достоверных, допустимых доказательств. Только это способствует формированию у присяжных неколебимого, спокойного и искреннего внутреннего убеждения в виновности подсудимого.

В некоторых случаях намерение вынести оправдательный вердикт у присяжных заседателей возникает и при наличии в деле достаточного количества обвинительных доказательств – когда они сомневаются в справедливости решения о виновности. Подобные ситуации возникают, например, по делам об умышленных убийствах, совершенных обвиняемым в состоянии физиологического аффекта, вызванного виктимным поведением, безнравственными и противоправными действиями самих потерпевших.

Об одном таком случае рассказывает П. Сергеич в книге «Искусство речи на суде»:

«В прошлом году в Петербурге присяжные оправдали крестьянина, совершившего двойное убийство: своей жены и любовника. И это был справедливый приговор, несмотря на страшное дело. Они оправдали убийцу не из жалости на чужой счет, а по справедливости. Жена ненавидела его, он любил ее; она ушла к любовнику, и они вдвоем готовились к убийству мужа. Он пошел к жене, чтобы увести ее домой, к детям; его встретили насмешками, бранью, угрозами. Он знал, что они сговорились отделаться от него. Произошла ссора, и он, озлобленный насмешками, зарезал обоих. Что же, он виновен или нет? Рассудок всегда ответит: да; их злодейство не оправдывает преступления, он должен был удержать поднятую руку. А чувство справедливости дало присяжным нравственное право сказать: нет, не виновен. И будь я присяжным, я, вероятно, сказал бы то же самое»¹.

Вданном случае, вынося по нравственным соображениям оправдательный вердикт, присяжные заседатели исходили из того, что именно потерпевшие своим откровенно наглым, дерзким, вызывающим поведением, унижающим честь и достоинство подсудимого как человека, мужчины, супруга и отца, довели его до того критического состояния (физиологического аффекта), в котором даже добропорядочный и законопослушный человек плохо контролирует свое поведение, временно теряет способность к нравственной саморегуляции и самоконтролю, становится в определенной степени «нравственно невменяемым», совершая не типичные для него насильственные действия.

Совесть и здравый смысл присяжных подсказывают им, что в период этого временного нравственного «затмения» униженный и оскорбленный человек едва ли способен избрать наиболее разумный, правильный вариант поведения в экстремальных условиях, созданных самими потерпевшими. Поэтому в подобных нравственно-конфликтных ситуациях присяжные в переступившем черту закона подсудимом видят не опасного для общества преступника, а случайно оступившегося по вине потерпевших несчастного человека, достаточно наказанного и судом собственной совести, и несчастной судьбой, и несправедливыми действиями потерпевших, и длительным сроком содержания под стражей, и материальными издержками, неизбежно сопутствующими предварительному и судебному следствию.

При оценке таких поступков присяжные как судьи общественной гуманистической совести учитывают не только отсутствие у обвиняемого злой воли, но и особо неблагоприятное для подсудимого стечение обстоятельств, так сказать, «давление событий».

Сказанное означает, что при возникновении в суде с участием присяжных заседателей подобной нравственно-конфликтной ситуации государственный обвинитель должен дать правильную оценку общественной опасности совершенного подсудимым преступления, чтобы присяжные, «жалея преступника», пожалели и потерпевшего, и общество. Необходимо разъяснить присяжным, что сочувствие к подсудимому они могут выразить, признав его заслуживающим снисхождение, что необоснованное оправдание виновного подсудимого опасно для общества тем, что формирует у граждан неуважительное отношение к правам человека, поощряет самосуд.