§ 2. История принятия первых законов

Привилегии хотя и могут рассматриваться как исторический предшественник авторского и патентного права, по своей правовой природе являются не правом в собственном смысле, а лишь исключением из права. Поэтому действующая система права интеллектуальной собственности начинает свою историю все же не с привилегий, а с первых законов, которые знаменуют собой переход от персонально делегированных прав к правам, которыми наделяются определенные категории лиц - авторы и изобретатели. Мы рассмотрим в общих чертах историю Венецианского патентного закона 1474 года и Статута королевы Анны 1710 года, двух первых законов в сфере патентного и авторского права соответственно. Поскольку тексты законов доступны и хорошо знакомы юристам, а нас интересуют прежде всего "уроки истории", мы сконцентрируемся на тех моментах, которые обыкновенно остаются без должного внимания.

Веницианский патентный закон 1474 года. Первый в истории патентный закон был принят сенатом Венеции в 1474 году. Умещающийся на одной странице закон вместил в себя многое из того, что в последующем разовьется в систему патентного права. Действие закона распространялось как на граждан Венеции, так и на приезжих, которые изобрели нечто новое и оригинальное, которое может быть использовано. Изобретатели могли зарегистрировать свои изобретения, и в этом случае в течение 10 лет любое изготовление аналогичной продукции могло осуществляться только с их согласия и специального разрешения (consentimento et licentia). Нарушитель должен был не только уплатить штраф в сто дукатов, но и уничтожить воспроизведенное изобретение.

Венецианский закон рассматривают и как прообраз современного патентного права*(283), и как простое обобщение уже сложившихся обычаев, не оказавшее сколь-нибудь существенного влияния на развитие права интеллектуальной собственности. В любом случае, можно констатировать, что в данном законе впервые используются общие правила в отличие от привилегий, которые выдавались ad hoc, вводятся такие критерии для изобретений, как уровень новизны, изобретательности и практическая реализуемость. В качестве самостоятельных субъектов монопольного права закон впервые признал изобретателей как физических лиц.

Однако обращать внимание следует не только на то, что сходно с сегодняшним днем, но и на те нюансы, за которыми скрываются концептуальные отличия. В законе четко указывается цель его принятия - создать условия, чтобы "светлые умы" "напрягали свой разум, изобретали и создавали вещи для пользы и блага нашего Государства". Таким образом, с самого начала во главу угла поставлена не защита авторов сама по себе, а благо государства. Превалирующая роль публичного интереса над частным прослеживается также в правиле, согласно которому правительство Венеции вправе по своему усмотрению брать и использовать любое из изобретений при условии, что его изготовлением будет заниматься сам автор. Право изобретателя оказывается с самого начала ограниченным не только сроком охраны, но и государственными интересами.

Статут королевы Анны. Принятый в 1709 году Статут королевы Анны стал первым законом, закрепившим базовые принципы и нормы авторского права, многие из которых действуют и поныне. В книгах по праву интеллектуальной собственности в большинстве случаев, однако, подробно пересказывается и комментируется содержание закона, но мало внимания уделяется истории его принятия. Попробуем восполнить данный пробел.

Непосредственное отношение к истории английского закона имеет монополия, дарованная государством гильдии лондонских печатников Stationers Company. Все авторы должны были продавать свои произведения только членам гильдии за одноразовую плату и не могли не только стать членами гильдии, но и публиковать свои произведения самостоятельно. Установленная Лицензионным законом (Licensing Act) 1534 года и поддержанная его последующими редакциями монополия прекратила свое существование в 1694 году вместе с истечением срока действия закона. Вполне естественно, что члены гильдии предпринимали активные попытки вернуть свое прежнее положение. Отметим, что среди противников продления действия закона был Джон Локк, написавший по данному вопросу специальный Меморандум*(284).

Государство через палату общин продвигало законопроект, целью которого было покончить с монополией Stationers Company, но все же сохранить государственную цензуру и неприкосновенность права собственности. После первого неудачного законопроекта 1695 года последовал второй законопроект 1709 года, который привел к принятию Статута королевы Анны. И хотя после революции 1688 года английское общество было крайне восприимчиво к идеям свободы и защиты собственности, автор еще не ассоциировался с собственником. С этой точки зрения Статут королевы Анны можно рассматривать как первый шаг к признанию внутренней связи меду авторством и собственностью.

Так, крайне эмоционально в поддержку нового законопроекта выступил Даниель Дефо: "Книга является собственностью автора, ребенком его фантазии, порождением его разума; если он продает свою собственность, право на нее переходит к покупателю; если нет, то она остается принадлежащей ему, как принадлежат ему его жена и дети. Но смотри на это, христианский народ: дети нашего разума схвачены, пленены, похищены и уведены в плен, и нет никого, кто бы их выкупил"*(285).

Комментируя статью Дефо в поддержку законопроекта, профессор Калифорнийского университета (Mark Rose) приводит аргумент, высказанный писателем Джонатаном Свифтом по другому поводу, но все же вполне уместный в контексте обсуждаемого вопроса. В своем анонимно опубликованном сатирическом эссе об ирландских детях, известном под названием "Скромное предложение", Свифт замечает, что собственные дети могут, конечно, рассматриваться как собственность, но это еще не означает, что ими можно свободно торговать на рынке. Иными словами, хотя основой дискурса о воровстве литературных произведений является "интимная" связь автора с его произведением, сама по себе такая связь не может наделять абсолютным правом собственности*(286).

В связи с этим небезынтересно посмотреть, как эволюционировало значение понятия "воровства" применительно к литературным произведениям. Из античности хорошо известен пример Марциала, который рассматривал как "воровство детей" (плагиат) чтение своих стихов от чужого имени. Почти через пятнадцать столетий Мартин Лютер в предисловии к своему переводу Библии 1545 года напишет о жадности и "грабеже" со стороны тех, кто перепечатывает его перевод, и будет призывать покупать только у определенного издательства*(287), которому можно доверять в отношении качества публикации, т.е. точности и правильности перевода*(288). В начале 18 столетия, как мы видели на примере Д. Дефо, к воровству в отношении литературных произведений стали подходить еще серьезнее: речь уже шла не о воровстве имени или искажении произведения, а о воровстве текста как собственности автора.

История принятия Статута королевы Анны заслуживает не меньшего внимания, чем сам текст закона. Перипетии, связанные с принятием закона, подробно и со знанием дела (на основании архивных документов и публикаций того времени) изложены известным специалистом по английской словесности и истории права интеллектуальной собственности Марком Розом (Mark Rose), о котором мы упоминали выше, в его книге 1993 года "Авторы и собственники: изобретение авторского права". На основных моментах этой увлекательной и почти детективной истории мы бы хотели остановиться подробнее.

Парламентские записи, касающиеся будущего Закона королевы Анны начинаются 12 декабря 1709 года, когда группа лондонских книготорговцев заявила о своем намерении внести законопроект, который бы помог защитить их собственность на книги. В петиции упоминались также и интересы авторов, но действительной и единственной целью было получение от парламента признания и одобрения существующей системы издательских гильдий. Несмотря на усилия отдельных писателей, таких как уже упомянутый Д. Дефо, обеспечить с помощью законопроекта защиту авторских прав, разработанный законопроект защищал именно книготорговцев. Законопроект, названный "Законопроект в целях поощрения образования и обеспечения собственности на экземпляры книг для их законных обладателей"*(289) был внесен в палату общин 12 декабря 1710 года членом парламента Великобритании сэром Эдвардом Уортли Монтагу (Edward Wortley Montagu). В преамбуле законопроекта упоминались, в частности, необходимость поощрения образования как обязанность всех "цивилизованных народов" (Civilized Nations) и протест против того, чтобы книги печатать без получения предварительного согласия со стороны авторов как собственников продуктов своей эрудиции и труда. Но для самих разработчиков более важное значение имело определение статуса книготорговцев как лиц, которым авторы на законных основаниях передали свое право и титул*(290). Иными словами, правам авторов в законопроекте отводится важная, но все же второстепенная роль. Закрепляя в новом контексте права книготорговцев законопроект, таким образом, сохраняет преемственность с предшествующим законодательством.

Данную идею замечательно выразил в своей хрестоматийной книге "Авторское право в исторической перспективе" известный американский историк и исследователь авторского права Лиман Рей Паттерсон (Lyman Ray Patterson): "Самое важное, что можно сказать об установленном законом авторском праве, это то, что оно почти наверняка было кодификацией авторского права книгоиздателей... Способ приобретения авторского права, предписанный законом, был сходен со способом, которым осуществлялось приобретение авторского права книгоиздателем посредством регистрации названия книги в реестре книг Stationers' Company до ее публикации. Более того, защита, предоставляемая законом, была той же самой защитой от пиратства напечатанных произведений, которая предоставлялась авторским правом книгоиздателям. А положения Части II указывают на то, что установленное законом авторское право было предназначено, точно так же как и авторское право книгоиздателей, для поддержания порядка в торговле книгами, как и в любой другой торговле. Право на защиту, предоставленное авторским правом, возникло не из права собственности на копию и не из естественных прав автора"*(291). Но Паттерсон делает и более радикальный вывод о сути наделения авторов исключительным правом: "Акцент на авторе в Статуте королевы Анны, подразумевающий, что установленное законом право принадлежит автору, был, скорее, вопросом формы, чем содержания. Монополии, на которые был нацелен закон, существовали слишком долго, чтобы можно было их атаковать, не имея какого-либо основания для изменений. Самым логичным и естественным основанием был автор. Хотя автору никогда до этого не принадлежало право на копирование (copyright), его интерес всегда был средством, которое использовали книготорговцы в своих целях. Их аргументация, по существу, сводилась к тому, что без порядка в торговле, который обеспечивает право на копирование (copyright), издатели не будут публиковать книги, а значит, не будут платить авторам за их манускрипты. Разработчики Статута королевы Анны воспользовались данной аргументацией, а автор был использован, прежде всего, как оружие против монополии"*(292).

Стоит упомянуть также опубликованное лондонскими книготорговцами вскоре после внесения законопроекта "Почтительное обращение книготорговцев к почтенной Палате Общин по поводу Законопроекта в целях поощрения образования"*(293), в котором высказывается просьба принять закон как можно скорее, так как он лишь подтверждает то, что пользовалось защитой по общему праву более 150 лет. По мнению М. Роза, книготорговцы намекали на Хартию об образовании Stationers' Company 1557 года, а значит, полагали, что законопроект закрепляет именно их собственность, а не права авторов в соответствии с общим правом. Единственное, но крайне важное нововведение законопроекта заключалось во введении ограничения срока действия авторского права 14 годами. Неудивительно, что за первым Обращением последовали еще два, в которых книготорговцы доказывали, что собственность на экземпляры произведений аналогична собственности на дома или земельные владения, и что они полны желания завещать эту собственность своим детям*(294). В результате, в числе поправок, предложенных палатой лордов и одобренных палатой общин, появилось положение, согласно которому после истечения 14-летнего срока право "на печать или распоряжение копиями" вновь возвращалось автору, если он был еще жив, на второй срок в 14 лет. После многочисленных дебатов и с учетом поправок в апреле 1710 года закон был принят и вступил в силу.

Прошло более ста лет с момента принятия Статута королевы Анны, прежде чем срок охраны был продлен. Новым законом об авторском праве 1814 года срок охраны произведений был увеличен до 28 лет или на период жизни автора, если срок его жизни оказывался длиннее. Но так же как история Статута королевы Анны началась задолго до его принятия (с момента учреждения монополии Stationers Company), она не завершилась и после принятия закона. В последующее столетие в многочисленных дебатах выкристаллизовывалось то, что Бентли и Шерман назвали "ментальностью нетелесной собственности" (the mentality of intangible property)*(295). Поскольку предметом нашего исследования является не история, а современность, мы не будем останавливаться на дискуссиях тех лет. И все же один эпизод заслуживает особого упоминания.

Для всех книг, изданных до принятия закона, Статут королевы Анны устанавливал срок охраны в 21 год, который начинал течь с даты принятия закона, т.е. с 10 апреля 1710 года. Таким образом, на произведения Шекспира, Мильтона и многих других знаменитых авторов срок охраны истек в 1731 году. Судебные разбирательства между конкурирующими книготорговцами, вопреки казалось бы однозначной логике закона, в большинстве случаев завершались в пользу лондонских книготорговцев, членов Stationers Company*(296). Однако, стремясь укрепить свое положение и полностью устранить правовую неопределенность путем продления срока действия авторского права, лондонские книготорговцы организовали в 1735 году настоящую кампанию по лоббированию.

В марте 1735 года они направили в парламент прошение о необходимости законопроекта, который бы обеспечил большую эффективность закона 1710 года, в частности, посредством установления единого срока охраны в 21 год. С "высоты" сегодняшнего дня с его изощренными идеологическими играми вокруг вопросов защиты интеллектуальной собственности особый интерес представляет тактический опыт лондонских книготорговцев.

Если при обсуждении Статута королевы Анны книготорговцы более или менее открыто отстаивали собственные права, то теперь они заявляли, что являются лишь представителями авторов и их главной задачей является защита литературной собственности авторов. Поскольку петиция должна была рассматриваться на слушаниях, книготорговцы обеспечили выступления на слушаниях представителей от авторов: составитель латинско-английского словаря засвидетельствовал, что его работа заняла двадцать лет, а автор научной книги о Филоне Александрийском заявил, что потратил на материалы для книги около 400 фунтов. Помимо устных заявлений, появилась также серия публикаций в периодических изданиях, включая перепечатку удачных статей прошлых лет. В конце марта, когда необходимая почва была подготовлена, законопроект, вносящий поправки в Статут королевы Анны, был внесен в палату общин. Вскоре к дверям палаты общин было доставлено анонимное "Письмо члену Парламента". В письме, которое, очевидно, исходило от конкурентов лондонских книготорговцев, утверждалось, что принятие законопроекта станет препятствием для развития образования и приведет к росту цен на книги, тогда как сроки, установленные действующим законом, в полной мере отвечают интересам авторов. В ответном послании "Письмо автора члену Парламента", также анонимном, но, вероятнее всего, инициированном лондонскими книготорговцами, ставился вопрос о том, как может тот, кто написал предыдущее письмо, считать себя другом авторов, если он отрицает их собственность на собственный труд. В письме также содержалась аргументация, обосновывающая исключительный, абсолютный характер литературной собственности и, в частности, ее приоритет над земельной собственностью, поскольку последняя возникает тогда, когда землю возделывают или впервые открывают, а автор именно создает свое произведение*(297). Лоббирование законопроекта оказалось успешным только отчасти - законопроект был принят палатой общин, но его отклонила палата лордов. В приведенной истории нас интересовал не результат, а идеология и тактика, однако возможны и более серьезные выводы, которые приводит М. Роз: "Оба нарратива являются диаметрально противоположными, но у них есть и нечто общее: оба ставят автора в центр истории как протагониста нарратива литературной собственности... И если бы даже не было принято никакого законопроекта, произошла важная эволюция, когда средоточие вопроса о литературной собственности переместилось с книгопродавцев к автору. Мы также должны отметить, что переместив проблему литературной собственности в плоскость авторских прав, книготорговцы воспользовались дискурсом, совмещающим авторство и собственность"*(298). Добавим от себя, что, хотя новая редакция Статута королевы Анны не была принята, история дебатов остается весьма поучительной. Она не только воспроизводит основные аргументы последующих дискуссий, но также очень напоминает ту ситуацию, в которой мы оказались сегодня.