Из диалога «Федр»

Сократ. Любезный Федр, куда и откуда?

Федр. От Лисия, Сократ, сын Кефала. Иду прогуляться за го­род. Много времени просидел у него, с утра. По совету твоему ш приятеля моего Акумена. Он говорит, что прогулки по дорогам не; так утомляют, как прогулки в дромах (места для бега).

С о кр а т. И правильно, приятель, он говорит. Но Лисий-то был,, по-видимому, в городе?

Федр. Да. У Эпикрата, недалеко от храма Олимпийца.

Сократ. Чем вы занимались? Очевидно, Лисий угощал вас своими речами?

Федр. Узнаешь, коли тебе досуг идти со мной и слушать.

Сократ. Почему бы нет? Разве, по-твоему, для меня, как го­ворит Пиндар, было бы «выше занятий» послушать твою беседу с Лисием?

Ф е д р. А и в самом деле, Сократ, послушать тебе об этом впол­не пристало: ведь та речь, о которой мы вели беседу, не знаю уж , каким образом, но касалась любви. Вот что забавно: Лисий утвер­ждает, что следует угождать нелюбящему более, чем любящему.

Сократ. Как великодушно! Вот если бы он написал, что дол­жно угождать больше бедному, чем богатому, старшему больше;, чем младшему, и тому подобное, что подходит ко мне и к боль­шинству из нас, тогда действительно, его речи были бы остроум--

9 львов 24 1

ны и для народа полезны. Я, во всяком случае, горю таким жела­нием слушать, что ни за что не отстану от тебя, даже если бы ты пошел гулять пешком в Мегары и, по примеру Геродика, подой­дя к городской стене, повернул оттуда обратно.

Федр. Что ты говоришь, милейший Сократ! Неужели ты ду­маешь, что я, обыкновенный человек, могу достойным Лисия образом припомнить то, что сочинял в течение долгого време­ни, на досуге, он, Лисий, самый сильный мастер из всех тепе­решних писателей? Куда мне! Правда, я это предпочел бы оби­лию золота.

Сократ. Ах, Федр! Если я Федра не узнаю, значит, и себя я забыл. Но <...> ни то, ни другое. Я уверен, что Федр, слушая речь Лисия, не просто один раз ее прослушал: нет, он много раз про­сил ее повторять, а Лисий охотно соглашался на это. Но Федру и этого было мало. В конце концов он взял с собой свиток, пере­смотрел все то, что его привлекало всего более, просидел за этим делом с утра и только тогда, клянусь собакой, оставил свиток в покое и пошел, я думаю, гулять, когда выучил речь наизусть!

Платон, ок. 427 — ок. 347 гг. до н.э.

100. Составьте свой диалог на любую тему, но, разумеется, в совре­менной манере. Сравните свой диалог с диалогом Платона. В диалоге Платона отметьте особенности стиля, средства оживления речи.

6. Самая короткая речь Цицерона с комментарием Н. А. Безменовой.

Цицерон, давно уже не державший речей в Сенате, берет сло­во, чтобы поблагодарить Цезаря за прощение оклеветанного и впавшего в немилость Марцеллия. Оратор прекрасно осведомлен о крайнем недоумении, царившем среди сенаторов из-за его дли­тельного молчания. Даем в переводе чрезвычайно лаконичную речь Цицерона и попытаемся ее проанализировать.

«Долго я хранил молчание. Но не из-за страха». «Мешала боль за друга». «Пока существует сострадание, нет места клевете». «Ис­тина всегда торжествует».

(Марк Туллий Цицерон I, 106—4 гг. до н.э.)

Текст, вызвавший овацию римских сенаторов, оказывается почти непонятным читателю, если не восстановить ту систему внутреннего диалога, который оратор ведет со слушателями:

«Долго я хранил молчание». Эта почти избыточная фраза (на первый взгляд) оказывается уместной не только как элемент вступ­ления, но и как вызов на диалог для объяснения своего молча­ния, которое приписано опасению оказаться неугодным Цезарю. Итак, аудитория вызвана на диалог, и ее первым молчаливым вопросом должен быть: «Почему?» В самом деле, почему оратор хранил столь долгое молчание?

242

Ответ Цицерона скор и лаконичен «Но не из-за страха». Это но 'симптоматично: со всей силой отвергает оратор оскорбительное предположение публики о его боязни высочайшего гнева. Лако­ничность ответа, поддерживающая напряженность момента, вы­зывает новый, уточняющий вопрос аудитории: «Почему же тог­да?» Ответ на этот мысленный вопрос должен быть точен, чтобы не вызвать крайнее раздражение у аудитории, не выдерживающей драматической ситуации.

«Мешала боль за друга». Здесь Цицерон почти бросает вызов Цезарю, личным врагом которого был Марцеллий. Однозначность знутреннего диалога в этом месте нарушается, и далее можно пред-толожить только вариант. По-видимому, аудитория должна отре­агировать так: «Почему же сегодня заговорил?»

«Пока существует сострадание, нет места клевете». На афоризм, как известно, ответа нет, хотя и здесь публика вправе спросить, о чьем сострадании идет речь: Цезаря, которого за амнистию Мар-целлия призвал публично поблагодарить Цицерон, или самого Цицерона, страдавшего вместе с другом. Однако сильное слово клевета, брошенное как почти обвинение Цезарю, гонителю не­виновных, снимает этот вопрос: сострадание жертве собственно­го злодеяния не может быть заслугой тирана. На какой же вопрос аудитории ответит следующая, финальная фраза Цицерона? По-видимому, вопрос этот должен быть таким: «Кто же, если не Цезарь, способствовал твоей радости и реабилитировал Марцел-лия?»

Цицерон отвечает утверждением, звучащим не банально в этой (Ситуации:

«Истина всегда торжествует». Таким образом, не Сенат, не Цезарь, а высшая справедливость — вот подлинный судья челове­ческих поступков.

Не правда ли, удивительное похвальное слово Цезарю?

(Безменова Н.А. Очерки по теории и исто­рии риторики. — М., 1991. — С. 19—21.)

7. Обличительная речь. Риторические фигуры. Полемика.

Из первой речи против Катилины в храме Юпитера Статора

До каких пор, скажи мне, Катилина, будешь злоупотреблять ты нашим терпением? Сколько может продолжаться эта опасная игра с человеком, потерявшим рассудок? Будет ли когда-нибудь предел разнузданной твоей заносчивости? Тебе ничто, как вид­но, и ночная охрана Палатина, и сторожевые посты, — где? в городе! — и опасенья народа, и озабоченность всех добрых граж­дан, и то, что заседание Сената на этот раз проходит в укреплен­ном месте, — наконец, эти лица, эти глаза? Или ты не чувству-

243

ешь, что замыслы твои раскрыты, не видишь, что все здесь знают о твоем заговоре, и ты тем связан по рукам и ногам? Что про­шлой, что позапрошлой ночью ты делал? Где ты был, кого соби­рал, какое принял решение, — думаешь, хоть кому-нибудь из нас неизвестно?

Таковы времена! Таковы наши нравы! Все понимает Сенат, все видит консул, а этот человек еще живет и здравствует! Живет? Да если бы только это! Нет, он является в Сенат, становится участником общегосударственных советов и при этом глазами сво­ими намечает, назначает каждого к закланию. А что же мы? Что делаем мы, опора государства? Неужели свой долг перед респуб­ликой мы видим в том, чтобы вовремя уклониться от его беше­ных выпадов? Нет, Каталина, на смерть уже давно следует отпра­вить тебя консульским приказом, против тебя одного обратить ту пагубу, что до сих пор ты готовил всем нам.

В самом деле, достойнейший Публий Сципион, великий пон­тифик, убил ведь Тиберия Гракха, лишь слегка поколебавшего устои республики, а меж тем Сципион был тогда всего лишь ча­стным лицом. Тут же Катилина весь круг земель жаждет разорить резней и пожарами, а мы, располагая консульской властью, дол­жны смиренно его переносить! <...> Да, было когда-то в этой республике мужество...

(Марк Туллий Цицерон, 63 г. до н.э.)

8. Раннее христианство: проповедь.