3. Научное изучение права и отношение правоведения к социологии

Что право может вообще служить предметом научного изучения, представляя собой вовсе не продукт законодательного произвола или пустую игру случайностей, а нечто совершенно необходимое и развивающееся по закону причинности, это сознание не было чуждо еще философам древней Греции и нашло себе выражение, между прочим, в следующем факте, заслуживающем того, чтобы мы его отметили. Понятие закона в научном смысле этого слова, т. е. в смысле постоянства отношений между данными явлениями и необходимостью в данных условиях этих отношений, образовалось путем аналогии или перенесения представления о законе в юридическом смысле, т. е. в смысле нормы человеческого поведения, на те явления органического и неорганического мира, которые представляли в своих отношениях друг к другу такие же признаки постоянства и общности, какие человеческая мысль подметила сначала на явлениях государственной и правовой жизни и затем уже применила то же наблюдение постоянства отношений к явлениям физической природы. Другими словами, идея закона, как и много других идей, как, напр., идеи индуктивной и исторической методы, оплодотворенные и вполне использованные впоследствии лишь естественнонаучным знанием, возникли не в области этого последнего, а в области общественного знания. Если же, несмотря на этот несомненный приоритет, открытия закономерности человеческих действий перед закономерностью явлений физической природы, общественные науки дали до такой степени опередить себя так назыв. естественным наукам, что представители этих последних оспаривают нередко, и не без основания, у первых даже название науки, то объяснить это можно во-первых, чрезвычайной сложностью предмета обществознания, заключающего в себе элементы всех других знаний, и во-вторых, все не прекращающейся здесь практикой той же априорной методы, которая стоит поперек научному прогрессу.

Эта метода задерживала долго успехи всех знаний, и пока исследователи природы, наравне с исследователями общественных явлений, не изучали занимавших их явлений опытным путем, а только выводили их из таких произвольно принимаемых ими общих понятий, какими были, напр., понятие "материи", "теплоты" и т. д., состояние физических и химических знаний было так же печально, как и состояние обществоведения. Но когда Фр. Бэкон обосновал опытную методу, а Галилей и др. стали пользоваться ею в своих научных работах, центр тяжести которых был переведен от дедукции на индукцию, то физические науки поднялись на такую высоту, которая казалась недосягаемой для других отраслей знания. Точно так же биология не делала заметных успехов, пока она оперировала предвзятыми идеями, вроде начала "жизненной силы" и т. д. Ряд блистательных открытий для нее начался лишь после того, как известные работы Кл. Бернара показали, что и здесь единственная научная метода есть экспериментальная. То же самое должно иметь место и в отношении к праву, которое так же не может быть предметом научного знания до тех пор, пока оно будет обрабатываться а priori, т. е. путем логических заключений из недостаточно проверенных посылок. Необходимое условие научного изучения права, как и всякого другого предмета научного изучения, есть обработка его а posteriori, т. е. теми же методами опыта и наблюдения, которым человечество обязано всеми своими завоеваниями в области знания. Это не исключает, конечно, и дедуктивной методы, без которой не обходится и естествознание и которая оказывает везде ценные услуги для приведения к предполагаемому каждой наукой единству всех составляющих ее знаний. Но прежде чем думать об единстве и системе, получающих в свое время большое значение, надо собрать и обработать соответственный опытный материал; из ничего нельзя и сделать ничего.

Индукция, соединенная с дедукцией, в применении к изучению права принимает форму сравнительно-исторического изучения, о котором у нас уже велась речь. К сказанному прибавим, что только благодаря этому сравнительно-историческому изучению, начавшемуся, можно сказать, на наших глазах, правоведение в своем теоретическом отделе подымается на степень науки, стремящейся открыть повторяемость в известных условиях известных явлений права и причинную связь этих явлений в их отношениях как друг к другу, так и к явлениям окружающей среды. Такое сравнительное правоведение необходимо, однако, отличать от применения, которое делается из него в практической юриспруденции для критики существующего и создания нового права. Эту критику, связанную с творчеством, называют обыкновенно "политикой права", или "законодательной политикой", а при пользовании материалами сравнительной истории права ей так же дают название сравнительного правоведения. Но объединение двух различных дисциплин под одним и тем же названием служило и служит до сих пор источником многих недоразумений. Первая из этих дисциплин, т. е. сравнительная история права, преследует, как на это уже указывалось, чисто теоретические и научные цели, стоящие в стороне от непосредственно практических соображений. Она составляет, наравне со сравнительной историей языка, религий, нравов и т. д., часть описательной социологии и имеет задачей подготовить, путем сравнительного изучения различных учреждений и отношений права, открытие законов развития этих учреждений и отношений. Сравнительное правоведение в этом смысле не может, естественно, ограничиться ни правом одного какого-либо народа, ни одним его современным состоянием - оно здесь нераздельно с историей права и должно быть одновременно как сравнением различных законодательств, так и историей этих законодательств. Сравнительное правоведение в смысле политики права есть нечто совсем иное: оно служит только орудием критики и создания права. Это - цели чисто практические, и преследование их составляет предмет не теоретической, а прикладной науки. Задача этой прикладной науки - провести открытые сравнительной историей права типы учреждений, если они соответствуют данным общественным состояниям, в жизнь общества, о котором идет дело, и тем самым содействовать процессу интернационализации или обобщения права. Эта дисциплина есть собственно составная часть действующего в каждой данной стране положительного права, - правда, менее уловимая, но зато и более гибкая, и более совершенная, чем действующие в ней формальные источники права, которые находят в этой политике свое необходимое дополнение и свой критерий. Но чтобы дать этот критерий, сравнительная политика права должна опираться на все общественные науки и, в особенности, на всестороннее знакомство с историей права всех привлекаемых ею к сравнению народов. Только область этого сравнения в политике права гораздо ограниченнее, чем при сравнительной истории права, и это опять вытекает из различия задач той и другой отрасли правоведения. Преследуя практические цели и отыскивая только сходные явления, политика права ограничивает себя сравнением лишь родственных или близких друг другу систем права, и, занимаясь, напр., каким-либо из европейских законодательств, она не имеет надобности обращаться к магометанским системам права. Напротив, сравнительная история права, ставя перед собой чисто теоретические цели, заинтересована не только в сходных, но и в резко отличных друг от друга системах права; поэтому она и стремится всегда к возможному расширению своей области сравнения.

Правда, возможность научной постановки сравнительного правоведения, в обоих его смыслах, оспаривается до сих пор многими учеными педантами и скептиками, указывающими на трудность исторического исследования в области учреждений и права каждого из тех народов, которые привлекаются сравнительной методой к своему рассмотрению. Отсюда и вытекает как будто подрывающая методу недостоверность и недостаточность ее материалов. В ответ на этот скептицизм можно сослаться прежде всего на значительный успех уже произведенных, и вовсе не бесплодно, попыток применения сравнительной методы к древним и средневековым учреждениям и затем - на еще более благоприятные условия пользования той же методой в отношении к менее отдаленным от нас периодам истории. Эти менее отдаленные периоды имеют как раз наибольшее значение для практики и политики права, так как они представляют, в виде общего правила, более связи и аналогии с современными учреждениями, чем отдаленные эпохи, дающие менее таких аналогий. А что ближайшие к нам периоды истории могут быть хорошо изучены, это нетрудно увидеть хотя бы на примере истории английских политических учреждений - по крайне мере, со времени революции 1688 г. Эти учреждения теперь настолько обследованы во всей совокупности своих экономических и идейных условий, что мы имеем возможность определить более или менее точно значение каждого из этих условий политической эволюции Англии и сказать не только то, чем был английский парламентаризм во все моменты этой эволюции, но и то, чем он не был и чем отличался от соответственных моментов политической эволюции Франции, Испании, Скандинавских государств и т. д. То же приблизительно можно утверждать как об эволюции других учреждений права, так и об общественной эволюции в ее целом у большинства европейских народов, откуда само собой напрашивается заключение как о возможности, так и о плодотворности приложения к этой эволюции именно сравнительно-исторической, а не какой-либо другой методы. Но если даже допустить решающее значение неудовлетворительности существующего исторического материала для широкого пользования сравнительной методой, то это было бы возражение не против методы, а против состояния исторических знаний. Это возражение могло бы только подвинуть историков на новые исследования и придать пока выводам сравнительной методы более гипотетический характер, чем тот, какой они имели бы при менее несовершенном состоянии исторического знания. Вместо едва ли возможной где-нибудь истины получалось бы только приближение к истине. Но это нимало не подрывало бы методы, которая подготовляет путь при дальнейших успехах исторической науки, для менее гипотетических построений, составляющих пока что, сколько мне известно, предел всякого человеческого знания.

Из сказанного уже можно видеть, в какой тесной связи стоит правоведение с общей наукой об обществе, или социологией. Изучая строение, функции и развитие человеческих обществ, эта последняя так же не может обойтись без правоведения, изучающего в праве важнейшую функцию тех же человеческих обществ, как и правоведение не может обойтись без социологии. Такая связь между той и другой отраслью знания объясняется не только солидарностью, соединяющей все общественные явления и все общественные науки в одно целое, но и особым отношением между социальной жизнью и правом. Это отношение не следует представлять себе так, как бы социальная жизнь и право вели разрозненное существование и могли быть отделены друг от друга. Право есть одно лишь регулирование социальной жизни, неотделимое от этой последней и стоящее к ней в отношении формы к своему содержанию. Это - не платье, которое надевают и снимают, и не дом, в который входят и из которого выходят. Право, по удачному выражению Штаммлера, есть только известное качество норм, регулирующих социальную жизнь, и если не может быть права без социальной жизни, так как форма не может в действительности существовать без содержания, так не может быть и социальной жизни без права, так как понятие регулирования входит в понятие социальной жизни, которое переходило бы иначе в свою противоположность, т. е. понятие анархии. Таким образом, социальная жизнь и право суть не раздельные величины, а две нераздельные стороны - содержание и форма - одного и того же явления *(36).

Но и независимо от связи между формой и содержанием общественной жизни указанное выше всесилие и постоянное участие права во всех человеческих действиях можно объяснить и зависимостью личности от общества, побуждающего путем права каждое отдельное лицо служить своим целям. Вот почему мы и находим, с одной стороны, право во всей структуре и во всех функциях общественной жизни, и видим, с другой стороны, что правоведение и социология постоянно встречаются, располагая во многом и одним и тем же полем исследования и преследуя, в общем, одни и те же цели. Правоведение, как и социология, изучает семейный, военный, экономический и политический строй человеческих обществ. Правоведение, как и социология, разыскивает - по крайней мере, в своем теоретическом отделе - законы развития общественных учреждений.

Где же тогда различие между той и другой отраслью знания?

На этот вопрос отвечают иногда так: изучение права ограничивается данной страной и данным временем, тогда как социология обнимает все общества и указывает на общие им всем законы во всей бесконечности времени. Это мнение, очевидно, неправильно, так как не только сравнительное правоведение, но и метафизическая философия права отрывается от отдельных эпох и народов, восходя от них к общим началам в такой же мере, как это делает и социология.

Так же несостоятельно и другое воззрение, видящее различие между социологией и правоведением в том, что первая изучает необходимые отношения сосуществования и преемства общественных фактов, тогда как правоведение имеет дело, как будто, с одними положительными законами - изменчивыми, случайными и внушенными теми или другими общественными авторитетами. На неправильность этого воззрения мы уже указывали, когда говорили о невозможности сводить к толкованию или экзегезе действующих юридических норм даже практическое правоведение, поставленное в необходимость обходить или отменять эти нормы, когда они противоречат культурным задачам права или жизненным потребностям, и, во всяком случае, выходить за пределы простого толкования этих формально действующих источников права, если они не дают удовлетворения, требуемого вновь зарождающимися потребностями. Что касается теоретического или сравнительного правоведения, то мы уже знаем, что оно может вести к установлению научных законов известного ряда общественных явлений в том же смысле, в каком стремится к установлению этих законов и социология. Провести в этом смысле демаркационную линию между той и другой отраслью знания оказывается невозможным.

Но демаркационная линия, несомненно, существует, так как правоведение и социология не тождественны. Отказываясь от претензии, заявляемой до последнего времени некоторыми философами и юристами - служить нормой или законом всей социальной жизни и заменять в этом смысле ту же социологию, - правоведение ограничивает теперь свою компетенцию только одной стороной социальной жизни и свой предмет - только одной группой социальных явлений, характеризуемых как явления права и так же мало исчерпывающих собой все существо общества, как мало, напр., содержанием зоологии и ботаники исчерпывается вся область биологии. Но ввиду того, что качество общественных явлений, которым занимается правоведение, представляется как бы обнимающим и скрепляющим все остальные общественные явления, делается само собой понятным, почему правоведение и социология постоянно встречаются и почему истинно философское изучение одной из этих наук не может не идти рядом с таким же изучением другой. Нельзя изучать социологию без правоведения, так как это последнее имеет дело с основными пружинами общественной жизни, без соображения которых было бы невозможно разрешение ни одной задачи социологии. Нельзя изучать и правоведение без социологии, так как часть зависит от целого и не может быть понята изолированно от этого целого и других его частей. Социология, в смысле этого целого, заключает в себе абстракцию от всей совокупности общественного знания. Она освещает, как вид с высокой горы, весь пройденный путь и в отношении к правоведению могла бы служить его истинной и единственно возможной научной философией. Изучение этой философии было бы венцом всех занятий правоведением, и введение ее в программу юридических факультетов или таких высших школ, как Экономическое Отделение нашего Политехнического Института, дало бы этим последним право называться факультетами или школами общественных наук, - это единственно приличествующее им, с точки зрения рациональной классификации наук, название.