_ 2. Московские дипломаты. Их представления о международном праве

Проводником этих сношений является созданный в 1549 г. Посольский приказ, во главе которого во второй половине XVII в. стоят А.О. Ордин-Нащокин, А.С. Матвеев и В.В. Голицын. Дьяки этого Приказа - московские дипломаты - являются первыми у нас выразителями международно-правовых взглядов.

Они ясно сознают, что у государей существуют определенные права и обязанности, установленные международным обычаем: всякое их нарушение они чувствуют и определяют как отступление от должного, как нарушение повсеместных, всеми народами соблюдаемых обычаев. Но упоминая о международном праве, московские дипломаты в этих случаях заявляли: "того у великих государей не ведется"; "того ни в которых государствах не только в христианских, и в мусульманских не бывает". Требуются прецеденты. "Какие обычаи, - спрашивают московские дипломаты, - так с вашей стороны все мимо прежней обычаи делаются?"*(26)

Но московские дипломаты знают и другой источник и основание международных прав и обязанностей - договор. Прочные правовые отношения между государствами, полагают они, устанавливаются договором о дружбе и братстве. Они предлагают прибывшему в Москву в 1522 г. послу турецкого султана Сулимана Великолепного Скиндеру заключить такой договор. "У государя у нашего в обычае, - говорят они, - с которыми Государи Государь наш в дружбе и в братстве, ино меж их грамоты утвержденные живут"; "а с которыми есмя с Великими Государи, с своею братиею в дружбе и в братстве, - пишут из Москвы султану, - ино меж нас грамоты шертные были о дружбе и о братстве, и правда межи нас есть. И межи бы нас с тобою также грамоты шертные были о дружбе и о братстве. И правда бы межи нас была и люди бы наши межи нас на обе стороны ездили, и послы ходили нашего здоровья видети"*(27). "Да у тех грамот печати государские живут и правда меж государей бывает. То грамоты о дружбе и о братстве утвержденные", сказано в "памяти", данной Ивану Морозову, отправлявшемуся послом к султану.

Московские дипломаты имели вполне определенное представление и об отдельных институтах и нормах международного права. Это подтверждают сохранившиеся в редком изобилии документы дипломатических сношений Московского государства с государствами Запада и Востока, отчеты послов об исполнении данных им поручений, или так называемые "статейные списки". По ряду международно-правовых вопросов московские дипломаты подчас высказывают свои соображения, не лишенные оригинальности. Было бы весьма благодарной задачей представить очерк воззрений наших дипломатов-юристов, посольских дьяков, - этих наших "легистов" - на отдельные нормы международного права и вообще осветить роль этих дьяков, влияние их на международную политику и на образование международно-правовых обычаев. Такой работы еще нет; она должна стать предметом специального исследования. Имеющиеся пока работы по истории московской дипломатии (Лешкова, Капустина и других) лишь мимоходом затрагивают данную тему.

Как на Западе, так и в Москве принято было называть иностранного государя "братом", указывая этим на равенство их. Иван IV принял за обиду обращение к нему английской королевы Елизаветы со словами "брат и племянник". Ей отвечают: "Государь наш царь и великий князь королевну чтит, а не бесчестит: пишет ее сестрою любительною. И они б такие непригожие речи, что к доброму делу не пристоит, оставили: писали б к государю нашему также как государь наш к королевне пишет"*(28). Шведского короля Эрика XIV Иван IV равным себе не признавал. Послы Эрика жаловались: "иньшые государи все государя нашего пишут с собою во всякой ровности" и предъявили грамоту императора. Московские послы не пожелали взглянуть на грамоту: "цесаревы нам грамоты смотрити нечего, цесарь как захочет, так пишет, о том ему не возбраняет нихто"*(29).

Московским дипломатам известен обычай государей извещать друг друга о восшествии на престол: "Из древних лет то повелось: как который великий государь учинитца на государстве внове, и они, государи, про государство свое во все пограничные государства обвещати посылывали"*(30).

Больше всего данных можно почерпнуть из "статейных списков" взглядах наших дипломатов на посольское право.

Посол не несет ответственности перед иностранными властями, ибо он говорит и действует от имени своего государя, являясь простым передатчиком: мех, "что в него положат, то несет, а послу что велят, то делает"*(31). Иван IV пишет шведскому королю: "на послов пеня положена напрасно будто то их пеня: они не сами приехали, послали их"*(32).

Послы, посланники и гонцы неприкосновенны: "того де у Великих Государей христьянских не ведется, что над посланники или над гонцы что учинить"*(33). Они неприкосновенны и во время войны: "во всех землях рати ходят, а послом и гостем зацепки нет некоторые"*(34), "межи государя ссылка бывает, хотя бы и полки сходилися"*(35); "нигде ни в которых государствах не ведетца, хотя в которое государство послы и посланники, которых государей ни буди, приходят с великою недружбою, ино и нат теми людьми такова безчестья и позор не делаетца, что ныне над нами чинитца"*(36).

Обида, нанесенная послу, наносится всему народу: "кривда посольская есть кривда всих народов"; "посла обидивши, нет вымовы и никто оправданья не приимет"*(37).

Отправлявшиеся в Англию послы должны были пожаловаться на ведение польского короля Сигизмунда: "великих послов", отправленных к нему в Смоленск, "перековав, разослал в заточенье в Полшу и в Прусы, чего николи (чинить. - В.Г.) над послы не ведетца". Он захватил обманом В.И. Шуйского, "учинил: чего нигде, не токмо во крестьянских, ни в мусульманских государствах делать не пригоже"*(38). Московская дипломатия допускает, однако, арест послов в виде репрессалий*(39).

Московское правительство предлагает Персии установить непрерывность посольств: "и послы б и посланники ходили без урыву"*(40).

Много споров возбуждает вопрос о праве послов на беспошлинный провоз своего багажа, причем московские послы строго различают посольский багаж от товаров, привозимых для продажи. Беспошлинный провоз багажа они считают твердо установленной нормой международного права.

Когда в 1501 г. от послов Ивана III, направлявшихся к императору и в Италию, в Литве требуют уплаты пошлин с их "рухляди", они протестуют, ибо, говорят они, "ни в которых государствех того нет, чтобы на послех тамгу имали". Прибывшему в Москву литовскому послу короля Александра велено сказать от имени царя Ивана III: "И мы ся тому дивим, что государь ваш на наших послех велел тамгу взяти; а ни в которых государствех того нет, чтобы на послех тамгу имали. И которую нечесть государь ваш моим послом уличил, что на них велел взяти, и яз бы, против, такую ж нечесть велел тебе учинити, велел бы то на тебе взяти; да не велели есмя на тебе взяти того деля, что ни в которых государствех того нет, чтобы на послех тамгу имали, да не хотячи и своей чти теряти"*(41).

Длительный спор заводят по такому же поводу послы Алексея Михайловича, стольник Потемкин и дьяк Румянцев, когда при проезде через границу Франции в 1667 г. с них потребовали уплату пошлин. "Послом и посланником, - заявляли они, - бывает всякая достойная честь, а того никогда не бывает, чтобы с платья их посольского пошлину имать: и тем их не бесчестят: велим роспись учинить, сколько у нас с посольским платьем и с рухлядью сундуков и чемоданов, а осматривать не дадим: и то мы чиним по самой великой нужде, что подводы нанимаем до Бурдоя на свои деньги"*(42); "просит откупщик с посольского нашего платья пошлины, что ни в которых государствех того послом и посланником великого государя нашего: не бывало"*(43).

Послы пришли в ярость, когда откупщик потребовал пошлины "и с образов, что на них оклады серебряные с каменьем и с жемчуги". "Враг креста Христова!: ты и с того хочешь пошлину, скверный пес, взять?", - ответили ему послы, - "и с посольского нашего платья и с рухляди ни коими меры имать было не мочно, потому посланы мы от великого государя нашего: для братския дружбы и любви, а купецких людей и товаров никаких с нами нет, для того и пошлин имать тебе с нас было не мочно. А видя твое бесстыдство и нрав зверский, как псу голодному или волку несыту, имущу гортань восхищати от пастырев овцы, так тебе бросаем золото, как прах"*(44).

Пошлина была уплачена. Однако по приезде в Париж и после аудиенции у короля послы принесли "думным людям" жалобу на откупщика: он "учинил бусурмански, взял у нас пошлину с животворящего креста господня: и с нашего посольского платья двести золотых червонных и тем учинил нам великое бесчестье; а того ни в которых государствах, не только в християнских, и в мусульманских не бывает, чтоб с послов и посланников: имать пошлину"*(45). По жалобе их король велел уплатить из королевской казны взятую у них пошлину.

При приезде посла Желябужского в Кале в 1662 г. багаж его был подвергнут осмотру; в нем оказалось много соболей, обычно привозившихся московскими послами для подарков. С посла потребовали оплаты их таможенной пошлиной. Посол заявил протест: "Такого образца не слыхали, чтоб у послов государеву казну и их рухляди осматривали и переписывали". Пошлину все же пришлось уплатить*(46).

Аналогичный спор возник и в Персии. Таможенный чиновник ("тамгачей") распорядился "пересматривать и переписывать" всю "рухлядь", которую вез с собой царский посол. Посол запротестовал: ": где слыхано, что над послы и над посланники такое бесчестье и позор делати", ": нас государь наш послал не для торговли, и продажного товару с нами никоторого нет; а такова безчестья и позору ни в которых государствах не ведетца, да и не слыхано, что у послов или у посланников рухлядь переписывать и пересматривать, а нам ныне в государя вашего земле такое безчестье и грабеж делаетца, чево ни в которых землях не слыхано"*(47).

Эти инциденты показывают, с каким упорством отстаивали московские послы свои привилегии, гарантированные им, по их мнению, нормами международного права. О посольских привилегиях и о посольском церемониале московские дипломаты имели свои особые представления, причем одни свои требования они основывали на международном праве - на общем посольском обычае, другие - на начале взаимности*(48).

Московские дипломаты имели определенное, ясное понятие и о договорном праве. "Договор", или "докончанье", заключается письменно, "утверждается" (ратификуется), а договорные грамоты скрепляются печатями и размениваются: "Шаховы послы: со государя нашего бояры о тех о великих делех договор учинят"; "и государь наш пошлет к шаху своих великих послов те дела по тому ж затвердити, и грамоты; докончальные меж себя попишут и розменятца"*(49).

Утверждение (ратификация) договора совершается "крестным целованием": государь целует крест в присутствии послов, принесших грамоту, а послы - на другой грамоте за своего государя, но эта грамота отправлялась с особым посольством к государю-контрагенту, который тоже целовал крест на грамоте*(50).

По воззрениям московских дипломатов, договор, заключенный государем, действует только при его жизни; он прекращается с его смертью: "дивимся вашему разуму, - говорили в Москве в 1561 г. шведским послам, - такие вы люди сверстные, а говорите все неплодно, чево меж государств не ведетца. Пока места в которой земле государя, по та места и перемирные грамоты, а как тово государя не станет, а учинитца на том государстве иной государь ино уж делаютца новые перемирные, а по старым перемирным ни которое дело не правитца". Такой ответ дан был в указание послов, что их король "перемирье додерживает по старой перемирной грамоте отца своего", и государь бы до нового соглашения "раты не всчинал"*(51). В Москве держались еще старой нормы, между тем как на Западе от нее уже отказались, считая, что договоры заключаются государем от себя и от наследников, т.е. от имени государства.

Внутренний правопорядок не может служить поводом к отказу от исполнения принятого на себя по договору обязательства. Иван III считает необоснованным отказ литовского великого князя построить для своей жены Елены, дочери Ивана III, православную церковь ввиду издавна существующего в Литве запрета увеличивать число православных церквей: "С кем будут предкове его да и он имают те права, нам до тех его прав дела нет никоторого; а с нами брат наш князь велики, да и его рада делали на том, что нашей дочери держати свой греческий закон"*(52).

Нарушение договора также всегда рассматривалось московскими дипломатами как действие, противное международному праву: "чего ни в которых государствах не ведетца, что приговорят послы и крестным целованием закрепят, да то бы порушить"*(53). "И перед меж великих государей наших, оприч крестного целованья, какому укрепленью быть? И послы и посланники как ссылатца, коли посолское крестное целованье не крепко и не стоятельно?"*(54) Сами московские государи считали нужным свято хранить заключенные ими договоры. "А что писал еси, будто мы не сдержим печати, ни грамоты, - отвечает Иван Грозный шведскому королю, - ино много великих государств, и во всех тех государствах наше слово непременно живет; и ты там спрося уведай, ино бы то в одной свейской земле переманилося"*(55).

"Статейные списки" дают возможность судить о представлениях, которые московские дипломаты имели о праве войны. Война является крайним средством. Она должна быть справедливой. Отправленному к Сигизмунду и Владиславу послу велено сказать: "Вы добрые дела не хотите, желаете крови. Крестьянские разлития, и Бог свыше зрит, и правду и кривду видит и в правде поможет, а в неправде сокрушит: Нам те ваши грозы не страшны"*(56).

Война не должна была начинаться без объявления. Противнику посылаются "розмирные" или "розметные" грамоты. Литовский князь Александр жалуется Ивану III, что его люди во главе с кн. Оболенским приходили "войною безвестно", и просит, если это сделано было без его ведома, "изсказнити" "тых, которые будут то вчинили"*(57); еще раньше по аналогичному поводу Казимир просил Ивана III виновных "изсказнити", "есть ли то будет без твоего веданья, - пишет он, - сам жо того и посмотри, гораздо ль ся то деет с твоей земли таким явным зачепки и кривды и шкоды деются нашому господарьству.., а нас первей не обсылая"*(58). Александр жалуется, что Иван III при начале войны хотя и послал "розметную грамоту", но предварительно "пустившы войну"*(59). Московским послам в Англии, имевшим поручение склонить англичан к разрыву союза с Швецией и выступлению против нее войной, дают понять, что без предварительного предъявления Швеции определенных требований сделать этого нельзя: "В здешних во всех странах в крестьянских землях тово не ведетца, что не исправдався перед недругом мстить ему недружба"*(60), "не сослався с ним послы и не оправдався перед ним, и не здав своей правды воевать ево нелзе"*(61).

Предпринимая войну, государь должен иметь справедливую причину. Таковой является "неправда" противника, нарушение им своих обязательств или норм международного права*(62).

Война, по представлению московских дипломатов, не должна отражаться на взаимной торговле воюющих государств: "Того нигде нет, что гостей порубати: хоти полки ходят, а гостю путь не затворен, гость идет на обе стороны без всяких зацепок"*(63), "и межи государя ссылка бывает, хоти бы и полки сходилися", - пишет Иван III наместнику своему в Новгороде*(64).

Своеобразные представления имелись в Москве относительно положения военнопленных ("нятцев").

Правилом считался выкуп пленных. Отпуск пленных без "окупа" предполагал наличие соответственного договора. "У Государя нашего, в его земле, - отвечают в Москве литовским послам, - того обычая нет, чтоб нятцев так отпущати"*(65). Странно звучит при этом свидетельство Литовской метрики, что русские вообще не допускают выкупа, удивляясь, "яко хрестьяне хрестиян шацують и продають"*(66). Они, по-видимому, считали такую практику не утвердившейся, ибо в 1557 г., в переговорах с Швецией, вопрос ставился в связь с тем, на чьей из воюющих сторон была справедливость: Швеция, как виновная сторона, должна была за шведских пленных платить выкуп; русские же пленные должны были быть отпущены без выкупа, так как Россия вела справедливую войну*(67). Обычно речь идет об освобождении пленных "на обмену и на окуп"*(68).

Московские государи отказывались возмещать убытки, причиненные войной, уплачивать контрибуцию ("подъем"): "А что подъему просишь, - пишет Иван Грозный в 1581 г. польско-литовскому королю, - и то вставлено з бесерменского обычая: такие запросы просят Татарове, а в хрестиянских Господарствах того не ведется, чтоб Господарь Господару выход давал, того в хрестиянех не ведется, то ведеться в бесерменех: А за что нам тобе выход давати? Нас же ты воевал, да такое плененье учинил, да на нас же правь убыток. Хто тебе заставливал воевать? Мы тобе о том не били челом, чтоб ты пожаловал, воевал! Правь собе на том, хто тебе заставливал воевать, а нам тобе не за што платити"*(69).

Перемирие на время от одного года до десяти лет и мир ("вечный мир") строго различались*(70).

Московские дипломаты имели хорошее представление и о других нормах международного права. У них встречаем упоминания о зависимых государствах (протекторатах). Грузинский царь в 1588 г. просит держать его "под царскою рукою в обереганье"*(71); то же понятие выражается словами: "под своею царскою рукою: и во обереганье", "в присвоенье и во обереганье"*(72), "во оборони"*(73). Существовало представление о свободе моря: "а та дорога Божья"*(74), запретить сношения по морю невозможно*(75). Встречались и такие понятия, как "ad referendum": "яз те речи донесу до государя своего, в том ведает Бог да государь"*(76). Для пограничных споров учреждался "вопчей или сместный" суд: "съехався, обидным делом управу учинили, на обе стороны"*(77), причем устанавливался порядок суда, безапелляционность решений: "суженого не посужати"*(78). Провозглашается религиозная терпимость*(79).

Из сказанного в достаточной мере ясно, что московские дипломаты имели вполне определенное представление об обязательных для государств нормах поведения. Представление это, однако, не выливалось в ту терминологическую формулу, которая считалась общим достоянием западноевропейской дипломатии, давшей совокупности этих норм название jus gentium (право народов). Это название впервые входит в России в употребление при Петре I вместе со всей прочей иностранной терминологией.