2. Цели наказания

Вопрос о целях наказания — не то.1ько и не столько юридичес­кий сколько философский, так как веками он занимал умы круп­нейших философов.

Правда, следует оговориться, что в истории философской и правовой мысли существовали и ортодоксальные взгляды, отри­цавшие какую-либо целесообразность наказания. Отрицал его, например, Лев Толстой («В чем моя вера?»). В полном соответст­вии со своим учением о непротивлении злу насилием он говорил, что наказание есть зло и нельзя посредством зла бороться со злом (в данном случае с преступлениями)¹. Отрицали наказание и анар­хисты (например, Кропоткин), исходившие из того, что наказание есть необходимый атрибут государства, которое по основной идее анархизма не должно существовать. «Отмена» (упразднение госу­дарства и законов) приведет к отмене и наказания как такового². Наконец, отрицали наказание и некоторые утописты, например социалист-утопист Р. Оуэн, считавший, что поскольку государст­во само виновно в том, что человек совершил преступление, зна­чит оно не имеет права наказывать человека (преступника). Однако подобные взгляды всегда выглядели анахронизмом и « выбивались» из «русла» возможных философских течений, конечно признававших: необходимость наказания и по-своему обосно­вывавшие цели его применения,

Своими истоками философские учения о наказании уходят в религию, и первые попытки решения поставленной проблемы мы находим именно в религиозных источниках.

Так, в книге «Бытие» Ветхого Завета сказано: «Я взыщу кровь вашу за вас, от всякого зверя взыщу ее и от руки человека, от руки всякого брата его взыщу душу человека. Кто прольет человечес­кую кровь, того кровь прольется человеческая». В Евангелии эта же мысль выражена словами: «Мне отмщение — аз воздам». То же самое, по сути дела, и в Коране: «Правоверные, закон возмез­дия установлен вами за убийство: свободный должен умереть за свободного и слуга за слугу... женщина за женщину». Таким обра­зом, во многих религиях, несмотря на их различие, наказание связывалось. с идеей возмездия (кары) преступнику за совершенное им преступление. Эта же идея очень долго господствовала и в философии.

Так, в Древней Греции идею возмездия наказания разделяли такие философы, как Пифагор и Аристотель (правда, в последние годы своей жизни он изменил на этот счет свои взгляды). Во времена средневековья идею наказания как возмездия развивал италь­янский утопист Кампанелла, выступая сторонником соответствия между преступлением и наказанием в форме талиона. В придуманном им городе Солнца к насильникам применялись смертная казнь или наказание — око за око, нос за нос, зуб за зуб и т. д.

Особенно сильное развитие теория наказания как возмездия получила в трудах немецких философов — Канта и Гегеля³, по-своему обосновавших ее содержание. Родоначальник немецкой классической философии Иммануил Кант (1724—1804) определял уголовное право как право на наказание, под которым он пони­мал причинение страдания лицу, совершившему преступление. Притом он исходил из построенной им концепции «категоричес­кого императива», заключающегося в свободе человека поступать как угодно, если это не ограничивает свободу другого человека. Уголовный закон, по Канту, есть выражение категорического им­ператива, требования которого как выражение высших нравствен­ных законов подлежат безусловному выполнению и не зависят от каких-либо внешних целей и соображений. Преступник, совершив преступление, нарушил эти высшие нравственные требования, и он должен быть наказан. В реализации требований категоричес­кого императива, в осуществлении абстрактной (всеобщей) спра­ведливости Кант видел единственный смысл уголовного наказа­ния. Исходя из этого, единственно разумной теорией наказания Кант считал теорию возмездия по принципу талиона («око за око», «зуб за зуб»). Никаких других, в том числе утилитарных (устраше­ние, исправление), целей Кант за наказанием не признавал. По его мнению, любые утилитарные цели противоречили катего­рическому императиву, который не позволял рассматривать чело­века как средство для достижения любых, пусть и благородных целей.

Наказание как возмездие за преступление по-своему обосно­вывалось и Гегелем (1770—-1831), вошедшим в историю как со­здатель диалектического метода мышления. Диалектическое раз­витие происходит, по Гегелю, в форме триады: тезис: его отрица­ние — антитезис и отрицание этого отрицания — синтез (послед­ний означает не только отрицание антитезиса, но и восстановле­ние того ценного, что было в предшествующем развитии). Приме­нительно к проблеме наказания эта триада выглядит следующим образом. Право, выражающее всеобщую волю, — тезис. Преступ­ление, отрицающее право, — антитезис. Наконец, наказание, отрицающее преступление и восстанавливающее нарушенное пре­ступником право, — синтез. Следовательно, главное в наказа­нии — это то, что оно есть неизбежное последствие преступления. Это принуждение (насилие) преступника, возмездие, следующее за совершенным им насилием. Это отрицание отрицания права и восстановление последнего. При этом Гегель считал наказание даже правом преступника. Он выводил это из трактуемой им об­щей философской идеи права как свободы. Применительно к пре­ступлению и наказанию это сложное философское обоснование интерпретируется так. Преступление — акт воли преступника, от­рицающего право. Фактом своего преступления преступник, по Ге­гелю, дает согласие на применение к нему наказания. Последнее, следовательно, выступает также проявлением свободы преступни­ка: «Наказание, карающее преступника... есть вместе с тем его в себе сущая воля, начальное бытие его свободы, его право, — но есть также право, положенное в самом преступнике, т. е. в его налично сущей воле, в его поступке. Ибо в его поступке разумного существа заключено, что он нечто всеобщее, что им устанавлива­ется закон, который преступник в том поступке признал для себя, под который он, следовательно, может быть подведен как под свое право»¹. Таким образом, гегелевская трактовка наказания как воз­мездия отличается от трактовки его предшественников тем, что у него речь шла не о чистом возмездии, а о возмездии как вос­становлении права, нарушенного преступником.

Несмотря на распространенность взгляда на наказание как на возмездие (кару), некоторые ученые еще в древности стали со­мневаться в том, достаточно ли видеть в наказании одно лишь воз­мездие, и стали связывать его с достижением утилитарных, т. е. полезных, для общества целей. И, пожалуй, первым с этими идея­ми выступил древнегреческий философ Протагор (V в. до н. э.) — глава и основатель школы софистов. От утверждал, что «никто не наказывает нарушающих право за то и потому, что они нарушили право, это делают только те, кто, подобно животному, бессмыс­ленно мстят; кто хочет разумно наказать, наказывает не за совер­шенное преступление, — так как совершенное он не может сде­лать несовершенным, — а чтобы в результате наказания в будущем никто не нарушал право, ни тот, кто уже это сделал, ни другой, кто видел виновного наказанным... наказывают для устрашения»². Кро­ме того, Протагор выдвигал еще цели исправления виновных и обезвреживания неисправимых преступников (путем изгнания по­следних или причинения им смерти).

За признание целью наказания устрашения (а также исправ­ления преступника) выступал (в свои зрелые годы) и древнегре­ческий философ Платон (IV в. до н. э.), хотя вначале полагал, что цель наказания — это «очищение души, запятнавшей себя пре­ступлением»³.

Древнеримский философ Аристотель, как уже отмечалось, вна­чале разделявший идею наказания как возмездия, впоследствии (например, в своей «Риторике») проводил отличие наказания от мести (возмездия). Он считал, что месть — это всегда результат раздражения и гнева. Наказывать же во гневе нельзя и следует при­менять наказание для исправления виновного и для предупрежде­ния преступлений. При этом Аристотель считал, что общее пре­дупреждение достигается реальностью наказания. Что же касается воздействия наказания на конкретного преступника, то он полагал, что если на него не подействовала угроза наказания, то страдание, причиняемое наказанием, должно быть средством предупрежде­ния совершения им нового преступления и исправления виновно­го. В случае же если это также не принесет положительного ре­зультата, размер наказания (его тяжесть) следует увеличить¹.

В средние века против идеи наказания как возмездия'выступа-ли голландский юрист (один из основателей науки международ­ного права) Гуго Греции (1583—1645) и английский юрист (один из предтечей естественной школы права) Гоббс (1588—1679). Пер­вый из них отрицал наказание как само по себе, а считал его поль­зой для будущего (для преступника — искупление путем устраше­ния; для потерпевшего и общества — охрана от повторения преступления преступником или другими лицами). Второй также видел цель наказания не в возмездии, а в устрашении и исправле­нии как преступников, так и других лиц.

Решающий вклад в отрицание наказания как возмездия и по­становку перед ним позитивных целей внес итальянский просве­титель-гуманист Чезаре Беккариа (1738—1794). В своей книге «О преступлениях и наказаниях», вышедшей в свет в 1764 г.², Беккариа сформулировал основные положения просветительно-гуманис­тического направления в уголовном праве, в том числе и в области наказания. «Цель наказания, — считал Беккариа, — заключается не в истязании и мучении человека и не в том, чтобы сделать несу­ществующим уже совершенное преступление», а в том, «чтобы вос­препятствовать виновному вновь нанести вред обществу и удер­жать других от совершения того же. Поэтому следует употреблять только такое наказание, которое при сохранении соразмерности с преступлением производило бы наиболее сильное впечатление на душу людей и было бы наименее мучительным для тела преступ­ника»³. При этом Беккариа сформулировал принцип, который ока­зал значительное влияние на все дальнейшее развитие уголовного права и продолжает оказывать такое влияние и в настоящее вре­мя, — «впечатление производит не столько строгость наказания, сколько его неизбежность»⁴. Принцип столь же актуальный в наше время, как и более двухсот лет назад При его формулировании. Таким образом, основную цель наказания Беккариа видел в пре­дупреждении преступлений.

Идеи Беккариа наиболее последовательно развиты немецким криминалистом А. Фейербахом (1775—1833) — одним из круп­нейших европейских криминалистов XIX в., создавшего собствен­ную уголовно-правовую теорию. Фейербах, так же как и Бекка­риа, считал, что цель наказания заключается в предупреждении преступлений. Однако это предупреждение он связывал с устра­шением. Он считал, что содержащаяся в уголовном законе угроза наказанием должна воздействовать на возможного (потенциаль­ного) преступника в том направлении, чтобы устрашить его грозя­щим наказанием и тем самым предотвратить преступление. При этом большее значение Фейербах придавал именно устрашению через уголовный закон, через угрозу наказанием, а не практичес­кому применению наказания к конкретному лицу. Последнее лишь призвано повысить силу устрашения уголовного закона, укрепить в сознании граждан мысль о неминуемом использовании наказа­ния в случае нарушения ими уголовно-правового запрета. Таким образом, в предупреждении преступлений путем наказания Фейербах на первое место ставил общее предупреждение.

Обзор философских концепций, обосновывающих значение утилитарных целей, стоящих перед наказанием, следует завершить изложением взглядов Иеремии Бентама (1748—1832) — английского ученого, занимавшегося исследованиями не только в облас­ти права, но и этики и экономики. И именно он, пожалуй, наибо­лее полно развил идею «полезности» наказания, доведя ее едва ли не до абсурдной попытки оценить позитивное воздействие нака­зания в его денежном выражении (в денежных затратах). Бентам исходил из того, что в принципе любое наказание есть само по себе зло. И в таком случае оно может быть допущено только тогда и в той степени, когда и поскольку оно (наказание) способно устра­нить (загладить) большее зло. Бентам выдвигал три условия воз­можного применения наказания.

Во-первых, оно не может применяться, если оно не способно предот­вратить вред от преступления.

Во-вторых, чтобы наказание не было слишком дорогим (чтобы не ока­залось, что наказание стало дороже причиненного преступлением вреда).

И, в-третьих, наказание не нужно, если вред от наказания может быть предотвращен не наказанием, а каким-либо другим, более дешевым способом. Этим самым Бентам ратовал за дешевую уголовную репрес­сию, которая не требовала бы больших расходов для государства.

Хотя, как ни странно для таких взглядов, Бентам стоял за при­менение самых жестоких мер, направленных на устрашение пре­ступников, предлагал сохранить такие средневековые наказания, как, например, клеймение и бичевание¹.

Таким образом, утилитарные цели наказания могут быть све­дены в принципе к исправлению преступника и предупреждению преступлений.

В ч. 2 ст. 43 УК РФ названы следующие цели наказания:

1. восстановление социальной справедливости;

2. исправление осужденного;

3. предупреждение совершения новых преступлений.

Восстановление социальной справедливости как цель уголов­ного наказания впервые определено непосредственно в россий­ском уголовном законодательстве¹. Понятие справедливости возникло как этическая категория, характеризующая соотношение определенных явлений с точки зрения распределения добра и зла между людьми: соотношение между ролью людей (классов, соци­альных групп, отдельных лиц) и их социальным положением; их правами и обязанностями; между деянием и воздаянием (частный случай этого — соотношение между преступлением и наказанием). Соответствие между характеристиками первого и второго поряд­ка оценивается в этике как справедливость, несоответствие — как несправедливость.

Марксистская теория связывала категорию справедливости с экономическим строем общества и его классовым устройством. Идеал справедливости связывался с