3. Наука уголовного права

Уголовно-правовая наука — это составная часть юридической науки. Она представляет собой систему уголовно-правовых взглядов, идей, представлений об уголовном законе, его социальной обусловленности и эффективности, закономерностях и тенденциях его развития и совершенствования, о принципах уголовного права, об истории уголовного права и перспективах его развития, о зару­бежном уголовном праве.

Предмет науки уголовного права шире предмета уголовного права как отрасли права.

Для углубленного уяснения социального содержания и назна­чения институтов и норм уголовного права, а также для выяв­ления их эффективности теория уголовного права использует оп­ределенные методы научного исследования. Метод науки (иссле­дования) в самом общем значении этого слова есть способ, путь познания и преобразования действительности. Выдающийся мыслитель средневековья английский философ Фрэнсис Бэкон(1561—1626) образно сравнивал метод со светильником, освеща­ющим путнику дорогу¹.

К числу используемых уголовно-правовой наукой методов ис­следования необходимо отнести в первую очередь такие методы, как догматический, социологический, сравнительно-правовой, историко-правовой, диалектический (философский) и др. При этом следует отметить, что сложные и противоречивые процессы рефор­мирования нашего общества, в том числе и в уголовно-правовой сфере, привели к переоценке многих традиционных методологи­ческих постулатов. Все в нашей жизни взаимосвязано. И опреде­ленный вклад в то, что наше общество оказалось в известной изо­ляции в общем движении мировой цивилизации, сделан и нашей уголовно-правовой (впрочем, как и любой другой юридической) наукой. Это следует критически признать. Например, понятие со­циалистического гуманизма в уголовном праве связывается в ци­вилизованном мире с нашей почти античеловеческой пенитенци­арной системой, с переоценкой роли смертной казни в борьбе с преступностью и многими другими нашими уголовно-правовыми нелепостями.

Жизнь требует переоценки роли уголовного права в регулиро­вании и развитии социально-экономических отношений. Оценка этой роли у нас всегда была явно завышенной. И пока еще только предстоит найти истинное место уголовного права и определить его роль в развитии нового общества, в деле формирования но­вых, складывающихся политических и экономических структур.

В нашем обществе происходит очищение от укоренявшихся десятилетиями идеологических догм, от авторитарно-бюрократи­ческих наслоений командно-административной системы, от изжив­ших себя стереотипов во внутренней и внешней политике. Все это не могло не затронуть и идеологические основы уголовно-право­вой науки как неотъемлемой, если не важнейшей, части (основы) ее методологии. Главным же идеологическим постулатом, как уже отмечалось, было учение о классовом содержании уголовного пра­ва, об антинародной и реакционной сущности уголовного права «буржуазных» стран и принципиальной противоположности со­ветского уголовного права как «нового и высшего» типа уголовному праву эксплуататорских государств. Все это грубо противо­речило изначальной идее перестройки и реформирования нашего общества — отказу от приоритета классовых интересов и ценнос­тей и признанию приоритета ценностей общечеловеческих. Как известно, эта идея возведена в ранг новой внешней и внутренней политики нашего государства и зафиксирована во взятых на себя нашим государством обязательствах. Конечно же, отказ от перво­начальной идеи в правовой науке вовсе не означает ее деидеологизации. Общественные науки, по моему мнению, в принципе не могут быть неидеологизированными¹. Это означает переход от одной идеологии (основанной на приоритете классовых ценнос­тей) к другой, противоположной по своим исходным принципам (опирающейся на приоритет общечеловеческих ценностей), что мы сейчас и наблюдаем в отечественной юриспруденции. И эта идеология также не разделяется всеми классами и социальными группами. Конечно, она гораздо менее огосударствлена, чем преж­няя идеология. В определенном смысле эта идеология — компро­мисс между классами и социальными группами.

Догматический (формально-логический или собственно юридический) метод основан на использовании правил формаль­ной логики и грамматики (синтаксиса). Его преимущественное назначение — комментирование и систематизация действующих уголовно-правовых норм, их толкование, определение основных уголовно-правовых понятий. Догматическое толкование — неотъ­емлемая составная часть применения уголовного закона в право­творческой деятельности в сфере уголовного права. Этот метод за отправную точку берет не какое-либо конкретное преступление либо совокупность преступлений как явление социальной дей­ствительности, а преступление как родовое и отвлеченное поня­тие, как понятие юридическое. Он предполагает изучение уголов­но-правовой нормы как таковой или совокупности уголовно-пра­вовых норм, а также юридических понятий, т. е. догмы уголовного права. Естественно, данный метод (собственно, как и другие методы) не может существовать изолированно от других методов исследования уголовного права.

Определенная ограниченность данного метода вызвала необос­нованные нападки на него в советской юридической литературе. Более того, развитие социологического направления в юридичес­кой науке (само по себе его трудно переоценить) едва ли не вытеснило из нее догматический (юридический) метод. Даже название последнего превратилось чуть ли не в нарицательное. По крайней мере в учебниках и курсах по советскому уголовному праву ему отказывалось в праве на существование. Фактически же он жив, и стесняться его не стоит. Более того, без него ни методология уголовного права, ни правоприменение в сфере уголовной юсти­ции обойтись не могут. Особое место он занимает, например, в научном комментировании уголовного закона, что оказывает серь­езное воздействие на судебную и прокурорско-следственную прак­тику применения уголовно-правовых норм.

Социологический (конкретно-социологический) ме­тод заключается в анализе уголовно-правовых норм (уголовного закона), преступления и наказания как социальных явлений. Его использование состоит в отборе и анализе по определенной схеме (программе) конкретных фактов бытия уголовного закона, его влияния на преступника и преступление. Если догматический ме­тод способствует уяснению того, что представляет собой уголовно-правовая норма и преступление как юридическое понятие, то социологический метод позволяет вскрыть их социальное содер­жание, т. е. определить, каково в действительности (в жизни) то или иное преступление, каков субъект этого преступления и т. д. Социологические методы заключаются, например, в опросах (ан­кетирование, интервьюирование, экспертные оценки) различных категорий лиц — населения, работников правоохранительных ор­ганов, осужденных и др. по различным проблемам уголовного права. Так, могут быть заданы вопросы о понимании ими содержа­ния тех или иных уголовно-правовых запретов, о согласии (несо­гласии) с ними, об их эффективности, о предложениях по совер­шенствованию уголовных законов и т. д. Без использования социологического метода уголовно-правовая наука не может обойтись .при характеристике социальной обусловленности уголовно-пра­вовой нормы и преступления, эффективности уголовного закона. Социологический метод является основой уголовно-правового про­гнозирования и правотворчества.

Социологические методы исследования преступника, преступ­ления и преступности, успешно применяемые советскими иссле­дователями в 20-х гг., пришли затем в противоречие с потребнос­тями насаждавшегося культа личности Сталина, с официальной картиной преступности в стране и официальным объяснением в силу этого ее причин. Социологические исследования оказались не только не нужными, но и вредными. Фактически они были пре­кращены, а соответствующие научные учреждения, занимавшиеся ими, разогнаны. Лишь хрущевская оттепель возродила эти ме­тоды научного исследования к жизни. И за три с небольшим деся­тилетия советская уголовно-правовая и криминологическая наука достигла в социологическом изучении преступности и преступле­ния немалых успехов¹. Однако, как и в любом большом деле, не обошлось здесь и без определенных издержек.

Так, со страниц учебников криминологии 80-х гг. преступник предстает перед нами в таком социологическом «обличий»: зани­мающийся неквалифицированным трудом, скорее холостой, чем женатый, от силы закончивший 7—8 классов, распивающий в подъ­ездах «на троих», по своей «уголовно-правовой» квалификации чаще всего — хулиган, вор или расхититель социалистического имущества. В это же самое время детективная литература (а так­же ее интерпретация в кино и на телевидении) даже не очень вы­сокого в художественном отношении уровня рисовала совсем иной портрет современного преступника: внешне нередко обаятельно­го, элегантного в одежде, приятного в манерах, с высшим образо­ванием, с достаточно высоким интеллектом и принципиально «употребляющего» французские коньяки или иное заморское зе­лье. Вскоре наше общество на своем опыте почувствовало право­ту писателя или кинорежиссера, а не ученого-криминолога.

Но как же это могло случиться? Ведь авторы не очень серьез­ных в художественном плане детективов не были вооружены со­циологическим методом, не изучали уголовную статистику, мате­риалы следственной и судебной практики, не опрашивали находящихся в местах лишения свободы. Все это так. Но это вовсе не значит, что они не использовали социологические методы. Они в известном смысле опередили наших криминологов потому, что в отличие от них не абсолютизировали строгие требования социо­логической науки к репрезентативности изучаемых ими фактов, как не абсолютизировали и источники получения своей информа­ции. Для них не важно было; есть ли необходимые им сведения в официальной информации о преступности, которой располагали наши правоохранительные органы. Наблюдение жизни как тако­вой, а не через призму признаваемых криминологической наукой материалов и делало их социологический подход более широким и осмысленным. Литература и искусство, не ограничиваемые жест­кими требованиями социологического научного метода, оказались более результативными именно в социологическом плане. Это, кстати, подтверждает и классическая литература, являющаяся под­линно социологической.

Какой же вывод можно сделать из сказанного? Видимо, и в уголовном праве социологический метод не должен сводиться к абсолютизации факта и официальных источников изучения соот­ветствующих явлений (речь, разумеется, не идет об их отрицании), а предполагает осмысление изучаемых уголовно-правовых явле­ний на более высоком, чем факт, социологическом уровне.

Сравнительно-правовой метод в уголовном праве за­ключается в анализе тех или иных уголовно-правовых институтов, категорий и понятий (например, уголовно-правовых норм) путем сопоставления их с аналогичными положениями уголовного зако­нодательства зарубежных стран. Следует отметить, что отечествен­ная уголовно-правовая наука накопила значительный опыт в использовании этого метода. Однако переход к идеологии обще­человеческих ценностей в области уголовного права предполага­ет обновление задач, стоящих перед исследователем при исполь­зовании им сравнительно-правового метода. Дело в том, что ложный характер идеологически-партийных задач, выдвигавших­ся прежде перед уголовно-правовой наукой, серьезно обеднял по­тенциальные возможности этого метода. В основном он был свя­зан с разоблачением реакционных теорий буржуазного уголовного права и реакционной сущности самого буржуазного уголовного законодательства. Следует отметить, что в этом отношении в тео­рии советского уголовного права допускался явный «перебор»: кри­тика зачастую утрачивала объективность. Сама же уголовно-пра­вовая теория, естественно, также многое теряла от такого подхода.

Отказ от узкоклассового подхода в сравнительно-правовых ис­следованиях означает снятие многих ранее существовавших барь­еров на пути эффективного сотрудничества юристов, представля­ющих разные политические и правовые системы. Есть уже и позитивные сдвиги в этом направлении. По целому ряду вопросов в теории уголовного права происходит постепенный отказ от по­зиции несовместимости их с соответствующими взглядами теоре­тиков уголовного права капиталистических стран; по некоторым же позициям даже наблюдается определенное сближение. Все это не могло не сказаться и на разработке нового российского уголов­ного законодательства, в особенности на подготовке Теоретичес­кой модели уголовного кодекса¹, а также и нового УК РФ. Наибо­лее очевидные, на мой взгляд, проявления такого сближения в указанных документах можно увидеть в отношении решения сле­дующих проблем:

• определение задач уголовного закона;

• формулирование правил действия уголовного закона во времени и пространстве;

• признание уменьшенной вменяемости;

• законодательная оговорка о наказуемости неосторожных преступле­ний лишь в случаях, специально предусмотренных уголовным законом;

• отказ от общей наказуемости приготовления к преступлению и неко­торые другие.

Историко-правовой метод предполагает исследова­ние уголовно-правовых институтов, категорий и норм в их истори­ческом развитии, а также изучение российского уголовного права и российской уголовно-правовой науки. Однако совсем недавно этот метод научного исследования, призванный учитывать все по­ложительное, накопленное историческим опытом, связывался лишь с «принципиальной» критикой «реакционной» сущности немар­ксистских уголовно-правовых концепций. Часто эта критика ве­лась некорректно. Так, даже бесспорнейший классик советского уголовного права А. А. Пионтковский относил, например, опре­деление объекта преступления, данное крупнейшим представите­лем дореволюционной российской науки уголовного права Н. С. Таганцевым, к нормативной теории объекта (т. е. упрекал его в отсутствии социологического подхода)². Тот и в самом деле оп­ределял преступление как посягательство на правовую норму, но делал при этом существенную оговорку, понимая под ней не нор­му как таковую, а норму в ее реальном бытие³. Конечно же, такой подход к оценке достижений отечественной дореволюционной уго­ловно-правовой мысли в настоящее время пересматривается. Не­обходимо иметь в виду, что наука уголовного права дореволюци­онной России (как классического, так и социологического направления) составляет нашу гордость. Сейчас возвращаются из небытия имена выдающихся представителей этой науки — Н. С. Таганцева, И. Я. Фойницкого, В. Д. Спасовича, Л. С. Белогриц-Котляревского, А. Ф. Кистяковского, Г. Е. Колоколова, В. В. Есипова, А. В. Лохвицкого, Н, А. Неклюдова, А. А. Пионтковского (отца), Н. Д. Сергиевского, П. П. Пусторослева, М. П. Чубинского и др.

Следует отметить, что, несмотря на жесткие идеологические требования, предъявлявшиеся к советской уголовно-правовой науке (как и вообще к советской юридической науке), она также достигла значительных успехов. В связи с этим сегодняшние юристы должны обращаться к трудам таких советских кримина­листов, как А. А. Пионтковский (сын), М. Н. Гернет, С. В. Познышев, М. М. Исаев, А. А. Герцензон, А. Н. Трайнин, Б. С. Утевский, М. Д. Шаргородский, Б. С. Никифоров, В. Ф. Кириченко, Я. М..Брайнин, Г. А. Кригер, Н. И. Загородников, Н. А. Струч­ков, и многих других. Их труды — это история советского периода российской науки уголовного права. Многие из положений, сфор­мулированных в них, сохранили свое научное и практическое значение и в наши дни.

Диалектический (философский) метод заключается в ис­пользовании в уголовно-правовом исследовании основных зако­нов и категорий диалектики. Первые (единства и борьбы противо­положностей, перехода количественных изменений в качествен­ные, отрицания отрицания) касаются самых общих вопросов теории развития. Вторые (необходимость и случайность, причина и след­ствие, форма и содержание, сущность и явление и др.) также в своей совокупности являются отражением наиболее общих законов развития. Законы и категории диалектики служат способом отыскания новых результатов, методом движения от известного к неизвестному и, таким образом, имеют методологическое значе­ние. Диалектический метод обязательно учитывает всеобщую связь явлений природы и общества в их постоянном развитии. Практи­ческий характер предметного содержания диалектического мето­да, заключающегося, в частности, в применении категорий диа­лектики в реализации уголовно-правовых норм в судебной и прокурорско-следственной практике, наглядно подтверждается, например, при установлении причинной связи между общественно опасным деянием (действием или бездействием) и преступным последствием в преступлениях против жизни и здоровья личности, в некоторых должностных, хозяйственных, транспортных и других преступлениях.

Одна и та же ситуация, связанная с причинением какого-либо вреда, может быть по-разному оценена в зависимости от философ­ского понимания причинности. Например, вследствие нанесения сравнительно легкого удара по голове наступила смерть потерпев­шего, так как незадолго до этого он перенес болезнь мозга. Если причинность истолковывать с субъективистских, идеалистических позиций в духе кантовского агностицизма (как это делают пред­ставители так называемой адекватной теории причинности в уголовном праве), то причинная связь здесь отсутствует: наступление смерти от легкого удара не является типичным, смертельный ре­зультат не соответствует легкому удару, не адекватен ему.

Напротив, с позиции диалектического понимания детерминиз­ма как учения о закономерной, необходимой связи всех событий и их причинной обусловленности причинная связь исследуется и определяется в точности такой, какой она реально была в объек­тивной действительности. Конечно, наступление определенного последствия может быть вызвано исключительно свойствами по­терпевшего (в приведенном примере — перенесенная им болезнь мозга) или специфическими особенностями обстановки соверше­ния деяния. Но причинная связь и исследуется именно в ее реаль­ном бытии, а не подменяется поиском не существующей в природе типичной связи. Поэтому в данном случае «нетипичная» связь обладает всеми признаками необходимой причинной связи¹.

Следует сказать и о не слишком благополучной судьбе диалек­тического метода в науке советского уголовного права. Дело в том, что любой курс или учебник советского уголовного права привыч­но начинал изложение методологии своей науки с объявления самым главным и всеобщим методом диалектического материализ­ма. Однако какого-либо осязаемого позитивного влияния на раз­витие советской уголовно-правовой науки этот метод не оказал. Единственное его назначение было вполне традиционно: он слу­жил основой доказательства классовой противоположности совет­ского уголовного права буржуазному уголовному праву². И здесь ложность прокрустова ложа исходных идеологических предпосы­лок даже диалектику сделала «пособницей» ложного метафизичес­кого вывода. Хотя, конечно, диалектика как таковая здесь ни при чем. Просто-напросто она мешала идеологии и была подчинена последней. Диалектический метод признавался всеобщим лишь на словах. Фактически же наука уголовного права обходилась без него (он существовал на положении своего рода «священной коро­вы»). И забвение этого метода отомстило за себя, поскольку, конеч­но, признание существования непроходимой стены между совет­ским и буржуазным уголовным правом как раз недиалектично. Напротив, отыскание возможно более широких областей сопри­косновения различных правовых систем вполне соответствует диалектическому методу.

Незавидная судьба диалектического метода в советской уго­ловно-правовой науке (как и вообще в советском правоведении) имеет и свое собственное методологическое (философское) обос­нование. Диалектика, рожденная Гегелем как диалектика идей, была превращена марксизмом в диалектику природы и общества, в диалектический материализм. Причины такого превращения вполне понятны — это стремление подчинить философское уче­ние практическим интересам революционной борьбы. С этого, собственно, и начиналось подведение жизни и исторического про­цесса под критерии идеологизированного диалектического клише. Марксистская же философия, однако, является лишь одним из многих направлений как философии прошлого, так и современной философии. Заметим, что представители многих других философ­ских направлений не отвергают диалектику, но и не распространя­ют ее на природу.

Неудачные (или не всегда удачные) до сего времени попытки использования диалектического метода в уголовно-правовой на­уке вовсе не означают его бесперспективности. Конечно же, уго­ловно-правовое «поле» приложения этого метода достаточно ши­роко и многообразно. Возьмем, к примеру, уголовно-правовые проблемы категорий диалектики. По сути дела, в арсенале уголов­но-правовой науки оказались лишь категории необходимости и случайности, а также причины и следствия (при анализе причин­ной связи)¹. Поэтому еще ждут своего исследования такие катего­рии, как возможность и действительность (при исследовании, на­пример, проблем субъективной стороны преступления и стадий преступной деятельности), форма и содержание (при исследова­нии проблем уголовно-правовой нормы и уголовного закона, уго­ловно-правовой нормы и уголовно-правового отношения), сущ­ность и явление, пространство и время, целое и часть и др.

В уголовно-правовой трактовке основных законов диалектики (единства и борьбы противоположностей, перехода количествен­ных изменений в качественные и отрицания отрицания) необходи­мо исправить допускавшийся в недавнем прошлом перекос. Дело в том, что, как и в общей философской литературе, в юриспруденции внимание заострялось на борьбе противоположностей, тогда как диалектика предполагает и их единство. Делался упор на едва ли не обязательном революционном преодолении противоречий, хотя диалектика не отрицает и роли эволюционных процессов. Преувеличивалось отрицание как таковое и, напротив, принижа­лось или даже игнорировалось, что диалектическое отрицание предполагает и преемственность, связь нового со старым, своего рода повторяемость некоторых свойств низших стадий на высшей стадии развития. Думается, что обращение к основным законам диалектики во всем многообразии их содержания несомненно будет способствовать успеху непосредственно уголовно-право­вых исследований.

Как уже отмечалось, наука уголовного права тесно связана с другими правовыми науками, в особенности с криминологией и статистикой (уголовной). Криминология — это наука о со­стоянии, динамике и причинах преступности, мерах ее пре­дупреждения. Криминология изучает преступность как социаль­ное явление, личность преступника, разрабатывает конкретные меры предупреждения преступлений. Связь уголовного права и криминологии состоит в том, что, с одной стороны, криминология основывается на уголовно-правовом содержании как общего по­нятия преступления, так и законодательного определения отдель­ных видов преступлений (например, кражи, убийства, хулиганст­ва). С другой стороны, криминологическая информация о преступ­ности и преступниках позволяет уточнить и оценить степень адекватности отражения в уголовно-правовых нормах жизненных явлений, лежащих в основе криминализации тех или иных видов антиобщественного поведения. Криминологическая информа­ция — необходимая предпосылка для изменения действующего уголовного законодательства.

Уголовная статистика изучает количественную сто­рону преступности, ее структуру, состояние, динамику в целом и по отдельным видам преступлений. Данные уголовной статистики (как и криминологическая информация) позволяют уточнить эф­фективность действия соответствующих уголовно-правовых норм и учесть эти показатели в процессе правотворчества, при коррек­тировке уголовного закона.

Отечественная наука уголовного права тесно связана с деятель­ностью законодательных и правоприменительных органов. Эта связь, в частности, выражается в форме участия ученых-юристов в рабочих, консультативных и экспертных группах по подготовке проектов уголовного законодательства, а также в работе научно-консультативных и научно-методических советов руководящих органов суда и прокуратуры. Важное значение для практики име­ют разработка и издание комментариев к уголовному кодексу.

В заключение — некоторые рекомендации по изучению уголов­ного права. В особенности хотелось бы остановиться на том, каки­ми источниками нужно пользоваться при подготовке к семинар­ским и практическим занятиям, к зачетам и экзаменам по уголов­ному праву. Если иметь в виду, что первый учебник по уголовному праву был издан в России в 1863 г.¹, то следует отметить, что с этого времени и по настоящие дни (т. е. за прошедшие более чем сто тридцать лет)² создана обширнейшая отечественная литература по уголовному праву (курсы, учебники, монографии, комментарии уголовного закона, учебные пособия, научные статьи). Конечно, судьба юридической литературы характерна тем, что с изменением законодательства, и в особенности с принятием таких кодифици­рованных законодательных актов, как, например, новый Уголов­ный кодекс, она в определенной степени стареет. Однако это в большей мере относится к литературе по Особенной части уголов­ного права. Многие же работы по Общей части сохраняют свое непреходящее значение независимо от времени их создания и опубликования. Это объясняется тем, что в этих работах анализи­руются теоретические основы уголовного права и его основных уголовно-правовых институтов — преступления и наказания.

Хотелось бы особо выделить труды двух авторов. К дооктябрь­скому периоду (до октября 1917 г.) относится известный двухтом­ный курс лекций Н. С. Таганцева по уголовному праву (Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. I и II т. СПб., 1902), пере­изданный в 2002 г. в издательстве «Автограф» (Тула).

Н.С.Таганцев (1843-1923 г.г.) — крупнейший отечественный криминалист, ученый европейского масштаба. Его творчество - выдающееся явление не только в отечественной юриспруденции, но и в целом в истории русской культуры¹.

Юридическое образование Н.С.Таганцев получил в Санкт-Петербургском университете. По окончании обучения на юридическом факультете был рекомендо­ван для работы на кафедре уголовного права. Через год для продолжения занятий и подготовки к научной деятельности был направлен за границу, в Германию, где око­ло двух лет занимался под руководством известного немецкого ученого — Миттер-майера.

По возвращении из Германии завершил подготовку магистерской диссерта­ции «О повторении преступлений», которую в 1867 г. успешно защитил, после, чего приступил к чтению лекционного курса по уголовному праву в Императорском учи­лище правоведения и на юридическом факультете Санкт-Петербургского универси­тета. В 1870 г. представляет и успешно защищает докторскую диссертацию «О пре­ступлениях против жизни по русскому уголовному праву». Диссертация была опуб­ликована в двух томах² и этот труд и в настоящее время не потерял не только теоре­тического, но и практического значения.

Параллельно с педагогической и научно-исследовательской деятельностью Н.С.Таганцев стал привлекаться к разработке законодательных актов. В 1881 г. он вошел в «Комитет для начертания проекта нового Уголовного уложения». Следует отметить, что им лично были подготовлены окончательный вариант проекта Общей части Уголовного уложения и объяснительной записки к нему, а также трех разделов Особенной части. В это же время он приступил и к практической деятельности в ор­ганах правосудия. В 1887 г. он был назначен сенатором уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената, а через десять лет - первоприсутствую­щим (председательствующим) в нем. При выполнении этих, весьма ответственных, обязанностей Н.С.Таганцев зарекомендовал себя как строгий и бескомпромиссный служитель закона, не поддающийся ни какому влиянию извне, в том числе и со сто­роны «лево» или «право» - настроенной общественности. В качестве примера от­стаивания им в судебной деятельности принципа справедливости можно привести его позицию по делу прибалтийских пасторов. Последние были привлечены к уголовной ответственности за совершение обрядов (таинств) над православными. След­ствие по делу велось предвзято и под сильным влиянием местного епархиального начальства. Таганцеву удалось доказать беспочвенность обвинения и по его докладу (как первоприсутствующего) Сенат принял решение об освобождении пасторов от уголовной ответственности. Следует отметить, что при отправлении правосудия Таганцев букву закона ставил и выше своих теоретических воззрений.

Несмотря на занятость в Сенате, он продолжал активно участвовать и в зако­нопроектной деятельности. Особенную роль он сыграл в разработке Уголовного уложения 1903 г. Еще в 1881 г. решением Александра III был учрежден особый комитет для составления проекта нового Уголовного уложения. В этих целях комитет избрал из своих членов редакционную комиссию, в состав которой вошел и Таганцев. Работа этой комиссии продолжалась около 22 лет и была завершена изданием проекта Уголовного уложения с объяснительной запиской к нему в восьми томах. В октябре 1881 г. редакционная комиссия начала непосредственную работу над проектом Общей части, представленным Н.С.Таганцевым (переработанный проект вместе с объяснительной запиской был опубликован для широкого обсуждения). В марте 1898 г. проект уложения в целом был представлен в Государственный Совет. Последний пришел к выводу о целесообразности обсуждения проекта Особым совещанием, в состав которого вошел и Н.С.Таганцев. В октябре 1901 г. Николай II постановил образовать в Государственном Совете для обсуждения проекта, доработанного Особым совещанием, Особое присутствие (так­же с участием Н.С.Таганцева). В 1903 г. окончательный проект был утвержден осо­бым Высочайшим указом. Таким образом, роль Таганцева в разработке Уложения, явившегося вершиной законопроектных работ в области уголовного права в доок­тябрьский (до октября 1917г.) период трудно переоценить. Не лишне при этом заме­тить, что зримые следы влияния этого Уложения (в первую очередь, его Общей, «та-ганцевской» части) можно отыскать и в первом советском уголовном кодексе (УК РСФСР 1922 г.) и в последнем российском УК (УК РФ 1996 г.)

Большие заслуги Таганцева на поприще сенатской и законопроектной дея­тельности закономерно выдвинули Таганцева в число видных государственных дея­телей самого высокого ранга, призванных решать особо важные государственные вопросы. 6 мая 1905 г. по Высочайшему повелению (Николая II) он был назначен членом Государственного Совета. В этом качестве он принял активное участие в ра­боте над законопроектом о Государственной думе, проектом Положения о выборах в Думу, а также торжественного манифеста об учреждении в России Государственной думы (Манифест от 6 августа 1905 г.). В окончательную редакцию Манифеста был включен, например, следующий абзац из проекта Таганцева: «Призывая благослове­ние Господне на труды учреждаемого нами Государственного установления, мы с непоколебимой верой в помощь Божью и в непреложность великих исторических судеб, предопределенных божественным промыслом дорогому нашему Отечеству, твердо уповаем, что с помощью Всемогущего Бога и единодушными усилиями всех своих сынов Россия выйдет с торжеством из постигших ныне ее тяжелых испытаний и возродится в запечатленных тысячелетнею ее историею могуществе, величии и славе». Согласимся, что последние строки этого (в таганцевской редакции) абзаца вполне годились бы для президентского (Президента России) обращения к россий­скому народу в честь нового тысячелетия (хотя бы в плане ожидаемых надежд на выход, наконец-то, России из затянувшегося (векового) кризиса.

Образцом соединения судебной практики и научной деятельности является издание им неофициальных текстов с комментариями Уложения о наказаниях уго­ловных и исправительных 1845 г. (восемнадцать изданий), Устава о наказаниях, на­лагаемых мировыми судьями 1864 г. и Уголовного уложения 1903 г. Комментарии этих законов можно считать образцом доктринального толкования с привлечением обширнейших материалов судебной практики.

Необычайная по загруженности занятость Таганцева педагогической, судеб­ной и законотворческой деятельностью не могла прервать его не менее напряженной научной деятельности, в первую очередь в области теории уголовного права. Не до­вольствуясь разработкой хотя и крупных, но все-таки определенных проблем уго­ловно-правовой науки (как уже отмечалось, повторение преступлений, преступления против жизни и др.), Н.С.Таганцев задумал создать законченный Курс русского уго­ловного права, в котором автор надеялся изложить свои взгляды по всем основным проблемам Общей части уголовного права и практики его применения. Вначале ав­тор осуществлял издание этого Курса (начатое в 1874 г.) сравнительно небольшими по объему выпусками, благосклонно встреченными читателями и научной критикой. Позже он значительно переработал содержание этих выпусков и издал их в четырех томах (первый вышел в 1887 г., второй - в 1888 г., третий - в 1890 г. и четвертый - в 1892 г.). Это издание получило самую высокую оценку специалистов, а автору Лек­ций юридическим факультетом Московского университета была присуждена пре­стижная премия графа Сперанского. Однако столь высокий творческий успех не мог приостановить дальнейшую работу автора над Курсом. К этому его побуждало и развитие уголовного законодательства (в т.ч. и его участие в законопроектных работах), и практические проблемы правосудия по уголовным делам (с ними автор на­прямую сталкивался как сенатор) и развитие отечественной и зарубежной уголовно-правовой теории. Итогом этой работы и явилось опубликование им в 1902 г. двух­томного Курса (предметный анализ содержания Курса будет дан нами несколько ниже, после завершения характеристики основных биографических фактов, относя­щихся к жизни и творчеству выдающегося российского ученого-криминалиста).

Курс 1902 г. издания явился вершиной научного творчества автора, не приос­тановивший, однако, его научных поисков. И после опубликования Курса Таганцевым был подготовлен целый ряд работ, посвященных актуальным проблемам уго­ловного права. Среди них особо выделяется сборник статей о смертной казни¹. Нуж­но было обладать громадным гражданским мужеством, чтобы в годы, когда, с одной стороны, в стране едва ли не бушевал террор, развязанный эсеровскими и другими радикально-революционными группами, а с другой свирепствовали военно-полевые суды, превратившие смертный приговор едва ли не в главную меру наказа­ния, — не отступить от своей принципиальной идеи об отмене смертной казни (отме­тим, что с таким предложением Н.С.Таганцев выступал и при обсуждении этого во­проса в Государственном Совете).

Годы, тем не менее, брали свое и творческая и иная профессиональная актив­ность естественно снижалась. К тому же революционные события 1917 г. не обошли и Таганцева и его семью. Как это может показаться несколько странным для госу­дарственного деятеля столь высокого уровня (сенатор, член Государственного Сове­та), но Февральскую революцию Таганцев не только принял, но возлагал на нее большие надежды (к этому времени он прекрасно был знаком с разложением монар­хической верхушки). Он благожелательно встретил решение Временного правитель­ства о созыве Учредительного собрания (на основе всеобщего, равного и тайного го­лосования), об отмене смертной казни, об амнистии.

Октябрьскую же революцию Таганцев встретил достаточно сдержано, если не настороженно. С особенной болью он воспринимал «красный» террор, массовые аресты и расстрелы. Хотя и в тех условиях, особенно в первые дни и месяцы совет­ской власти, жизнь продолжалась. Так, на общем собрании Российской академии на­ук 2 декабря 1917 г. Н.С.Таганцев был избран в почетные члены Академии. Это бы­ло закономерной и справедливой оценкой заслуг Таганцева перед российской нау­кой, перед Отечеством. Вместе с тем, впервые в своей жизни в новых условиях рево­люционной обстановки в Петрограде и в стране, он оказался «не у дел». Без творческих занятий он, однако, не мыслил своей жизни и сосредоточился на написании мемуаров о прожитом. И в 1919 г. ему удалось выпустить две книги «Пережитого»¹. Мемуары не были описанием лишь узко-личностных событий в жизни автора, а представляли обширные сведения о содержании социально-политической и куль­турной жизни России. Сам автор так оценивал свои воспоминания: «Это вопль моей души, истерзавшейся мучениями и гибелью несчастной дорогой Родины!».

Наступил момент, когда Таганцева напрямую коснулся не только «холод и голод» послереволюционных лет, но и жестокие репрессии со стороны большевист­ских властей. В июле 1921 г. ночью в квартире Таганцева чекисты произвели обыск, арестовали сына и его жену, забрали много вещей, принадлежавших лично ученому, а малолетних внука и внучку отправили в сиротские приюты. Таганцев обратился к Ленину с просьбой о смягчении участи сына и о возврате ему вещей, представляю­щих для него не столько материальную, сколько чисто историческую ценность. Сле­дует вспомнить, что будучи сенатором, Таганцев добился для М.А.Ульяновой (мате­ри будущего главы советского правительства) разрешения на ее свидание с ее стар­шим сыном (Александром Ульяновым), приговоренном к смертной казни за участие в покушении на жизнь российского царя. Председатель Совнаркома пытался через председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского, наркома юстиции Д.И.Курского не­возможности посодействовать просьбам ученого. Однако удовлетворена были лишь одна - изъятые при обыске вещи были возвращены. Об участи же сына и его жены Таганцев узнал из газет. В сообщении ВЧК «О раскрытии в Петрограде заговора против советской власти» от 29 августа 1921 г. говорилось о том, что по постановле­нию Петроградской Губернской Чрезвычайной комиссии среди других «заговорщи­ков» были расстреляны Таганцев В.Н. (сын Николая Степановича) и его жена (по этому делу был расстрелян и известный русский поэт Н.С. Гумилев). Дело же, как и многие подобные ему, было сфабриковано. Ни сын Таганцева, ни его жена, ни поэт Гумилев не имели никакого отношения к вменяемым им в вину контрреволюцион­ным преступлениям (в октябре 1991 г. уголовное дело в отношении Н.С. Гумилева Генеральным прокурором СССР было прекращено за отсутствием состава преступ­ления).

Трагическая смерть сына и его жены не могла не сказаться на здоровье Та­ганцева и 22 марта 1923 г. он скончался на восемьдесят первом году жизни в Петро­граде и был похоронен на Митрофаньевском кладбище (могила не сохранилась, так как еще до войны кладбище было уничтожено и на его месте возведены жилые дома).

Со времени издания Н.С.Таганцевым своего последнего варианта Курса лек­ций прошло сто лет. Промежуток времени, что и говорить, солидный (целый век!). Посмотрим, однако, современную (даже новейшую) уголовно-правовую литературу. Выясняется, что те труды по уголовному праву (в т.ч. и учебники), которые претен­дуют на то, чтобы их считать серьезными в научном отношении, никак не могут обойтись ни без обращения их авторов к изданию лекций 1902 г. и привлечения со­ответствующих положений автора для объяснения современного понимания многих уголовно-правовых понятий и институтов, ни хотя бы (минимальный уровень) без ссылки на этот источник. Курс этот является почти обязательным, например, в про­грамме подготовки аспирантов по уголовно-правовой специальности. В чем же жи­вость и притягательность таганцевских идей, выраженных им в его Курсе для совре­менного юриста? В том, что во-первых, многие из них выдержали самую трудную проверку (проверку временем) и не только не противоречат современным представ­лениям об уголовном праве, но и вполне вписываются в их контекст. И, во-вторых, по глубине теоретической аргументации эти идеи (взгляды, концепции) являются вершиной их доктринального выражения. В рамках небольшого параграфа данной главы ограничимся характеристикой наиболее важных, по мнению автора, теорети­ческих концепций, изложенных в Курсе.

Известно, что до последнего времени в общей теории права иногда ставится под сомнение существование самостоятельного предмета уголовно-правового регу­лирования. Будто бы общественные отношения регулируются другими отраслями права (конституционным, административным, гражданским и др.), а уголовное право лишь охраняет эти отношения, являясь своеобразным средством их обеспечения¹. Еще в первом выпуске своих лекций (1887 г.) Н.С.Таганцев вступил по этому поводу в полемику с выдающимся немецким криминалистом Биндингом, который считал, что уголовная противоправность выражается в санкции уголовного закона за нару­шение нормы права, содержащейся в других отраслях права. Таганцев показал несо­стоятельность этой теории, ссылаясь на принятие государством нового уголовного кодекса, в котором всегда будут нормы, не нашедшие своего выражения в других отраслях права и обладающие самостоятельной юридической природой¹. В издании 1902 г. Таганцев снял прямую полемику с Биндингом (думается из этических сооб­ражений, так как не хотел персонально критиковать немецкого автора, научный ав­торитет которого от ставил очень высоко²), однако в принципиальном отношении сохранил критическое отношение к аналогичным взглядам.

Н.С.Таганцев соглашался, что могут быть и такие уголовные законы, в кото­рых «анализируя их диспозитивную часть, мы действительно найдем соответствен­ные определительные законы (Таганцев имел в виду законы иных отраслей права — А.Н.), помещенные, например, в том или другом из томов нашего Свода законов». Вместе с тем он настаивал на существовании и таких уголовно-правовых запретов, которые не имеют аналогов в других отраслях. «Но какую, статью, какого тома на­рушает, например, лицо, виновное в убийстве, изнасиловании, измене?» - достаточ­но эмоционально спрашивал он.

Следует отметить, что Таганцев сохранил свой основной довод в пользу су­ществования норм уголовного права, не заимствованных из других отраслей, свя­занных с принятием, как уже отмечалось, государством нового уголовного кодекса, но усилил его аргументацию. «Представим себе тот момент из жизни государства, когда в нем появляется новый уголовный кодекс. Несомненно, что наибольшую группу велений, исполнение которых должен обложить наказанием законодатель, будут составлять издавна существующие нормы обычного права или нормы закона: но несомненно также, что рядом с этой основной частью нового кодекса в нем будет известный придаток, продукт творческой деятельности законодателя. Данные науки, опыт иностранных государств, указания судебной практики, изучение прежнего за­меняемого права - все это дает очень часто материал, заставляющий законодателя вводить новые карательные нормы, по его мнению жизнепригодные, надлежаще со­действующие охране юридических интересов, развитию государственного благосос­тояния, порядка и спокойствия, так что воспрещение или требование чего-либо, ве­ление авторитетной воли, входит в юридический оборот одновременно с каратель­ным законом, устанавливающим ответственность за неисполнение этого постанов­ления». Правота автора подтверждается историей принятия российских уголовных кодексов - от Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. и всех советских (УК РСФСР 1922 г., 1926 г., 1960 г.) до самого последнего УК РФ 1996 г. В нем например, был впервые сформулирован (в числе насильственных действий сексуального характера) уголовно-правовой запрет насильственного лесбиянства (в прежнем УК наказывалось только насильственное мужеложство). И этот запрет нельзя представить лишь как уголовно-правовую санкцию за деяние, определяемое в качестве противоправного в нормах другой отрасли права. Нельзя потому, что нет ни такой нормы, ни такой отрасли. Запрет был рожден непосредственно уголовно-правовой нормой как таковой.

Современному юристу небезынтересно будет ознакомиться с взглядами Н.С.Таганцева на проблему аналогии закона в уголовном праве, т.е. аналогии пре­ступлений и наказаний. Дело в том, что действовавшее при его жизни Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в т.ч. и в редакции 1885 г.) не со­держало в себе специальной статьи о запрещении аналогии. Правда, такой запрет при надлежащем толковании вытекал из текста ст. 1 Уложения: «Преступлением или проступком признается как само противоправное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания законом предписано». Таким образом из этого законода­тельного определения вытекало, что уголовная противоправность и наказуемость деяния являлись необходимым атрибутом понятия преступления (составляющим его признаком) Следовательно, в принципе суд в случае, когда деяние прямо не преду­смотрено нормой Уложения, не мог восполнить этот пробел и применить к конкрет­ному случаю другую норму, рассчитанную хотя и на сходные, но все-таки иные си­туации.

Однако российская судебная практика шла по другому пути. «Уголовный кассационный департамент Сената, - указывал Н.С.Таганцев, - почти с самого начала своей деятельности выработал учение о безусловном праве суда на пополнение вся­ких пробелов закона: неоднократно повторяя в своих решениях ту мысль, что суд может восполнить пробелы закона, применяя к деянию, прямо не предусмотренному в законах уголовных, постановления, наиболее с ним сходные; что суд, не находя в Уложении статьи, прямо предусматривающей деяние подсудимого, обязан опреде­лить наказание, установленное за преступление, по ряду и важности наиболее с ним сходное...»

При оценке такой позиции верховной судебной власти Н.С.Таганцев нахо­дился в довольно-таки сложном положении. Он сам был сенатором и в этом качестве ему вроде бы было «не с руки» критиковать устоявшуюся практику сената. Но Таганцев нашел приемлемый выход. Он не стал давать в Курсе свою сугубо личную оценку указанной практике, а привел мнение на этот счет доктрины уголовного пра­ва, категорически признавшей несостоятельность позиции Сената не только в теоретическом, но и практическом плане (в плане правоприменения). При этом он сделал обзор доктринальных доказательств неприемлемости применения уголовного закона по аналогии, которое «камня на камне» не оставляет от указанной практики. Соб­ранные им доктринальные аргументы представляются исчерпывающими в этом спо­ре, нисколько не потерявшие свое значение (в том числе и в чисто практическом плане) до настоящего времени. Во-первых, «предоставление суду права облагать на­казанием деяния, прямо в законах не предусмотренные, заключает в себе полное смешение деятельности судебной и законодательной». Во-вторых, «предоставление суду такого права не только приравнивает судью к законодателю, но ставит его вы­ше последнего, дает над ним право контроля». В-третьих, «признавая такое право суда, мы наносим страшный удар гражданской свободе и спокойствию каждого: ес­ли мы не допускаем возможности, чтобы даже новый закон мог признавать деяние, не почитавшееся прежде преступлением, - таковым, то каким образом можно пред­ставить такое право судьям...» И, в-четвертых, «предоставление такого права суду вовсе не требуется интересами общественного порядка и безопасности, так как зако­нодатель при первом указании практики на подобный недостаток всегда может по­полнить допущенный пробел...»

В заключении Н.С.Таганцев дает собственное толкование содержания ст. 1 Уложения, которому по его мнению, указанна практика противоречит.

Оценивая позицию Таганцева по этому вопросу, уместно вспомнить, что пер­вые советские уголовные кодексы (УК РСФСР 1922 и 1926 г.г.) содержали в себе статьи, в которых закреплялось применение уголовного закона по аналогии. В УК РСФСР 1960 г. такая статья не была включена и из законодательного определения понятия преступления вытекало, что применение уголовного закона по аналогии не допускалось. Однако отсутствие нормы о ее прямом запрете приводило к тому, что фактически (хотя и скрытно) аналогия существовала. В частности, за счет расшире­ния диспозиции определенной статьи Уголовного кодекса и применении этой («рас­ширенной») части к деяниям, ею не предусмотренным. Среди юристов-практиков ходила даже шутка (по содержанию весьма трагическая), что «аналогии нет, но есть ст.206» (об ответственности за хулиганство, которую при желании правоприменителя без особого труда можно было применить к любому опасному, с его точки зрения, деянию). Именно это побудило законодателя в новом уголовном кодексе (УК РФ 1996 г.) не ограничиться «молчаливым» запретом аналогии преступлений и наказа­ний при формулировании понятия преступления (ст. 14), а при определении принци­па законности сформулировать специальную норму о том, что «Применение уголовного закона по аналогии не допускается» (ч.2 ст. 3). И доказательства, приводимые на этот счет Н.С.Таганцевым в его Курсе оказались как-нельзя кстати.

Внимание современного читателя-юриста заслуживает и решение Таганцевым в Курсе проблемы соотношения морального и уголовно наказуемого, также от­носящейся к понятию преступления. В советской юридической литературе провоз­глашался принцип обязательной аморальности преступного деяния: преступление - это одновременно нарушение и уголовного закона и морали. Так, Н.Ф.Кузнецова считает: «Все без исключения преступления аморальны», хотя и допускает, что «близость соприкосновения их со средой аморальной различна»¹ (т.е. все преступле­ния аморальны, но одни - более, а другие менее).

Разумеется, что и советские криминалисты (а также философы и социологи), конечно же представляли себе, что моральные нормы не являются едиными, в том числе и в советском обществе. Но при этом признавалось существование официаль­но господствовавшей в советском обществе морали. Нарушение именно этой морали и признавалось неотъемлемым атрибутом понятия преступления. Поводы для спо­ров, однако, и при этом сохранялись. Научная дискуссия заключалась в том, рас­сматривать ли признак аморальности как самостоятельный признак преступления (наряду с общественной опасностью, противоправностью, виновностью и наказуе­мостью) или же считать, что он поглощается каким-либо из указанных признаков².

С принципиально иных позиций подходил к решению этой проблемы Н.С.Таганцев. Он утверждал: «Преступное не может и не должно быть отождествле­но с безнравственным; такое отождествление, как свидетельствуют горькие уроки истории, ставило правосудие на ложную стезю; вносило в область карательной дея­тельности государства преследование идей, убеждений, страстей и пороков; застав­ляя земное правосудие присваивать себе атрибуты небесного».

Очевидно, что под «горькими уроками истории» содержится определенный намек на трагические ошибки правосудия (в концентрированном виде в эпоху сред­невековья), когда за религиозные прегрешения, чаще всего мнимые, оцениваемые в ту пору как преступные, неизбежно следовали жестокие наказания (обычно сожже­ние на костре). Католическая церковь накануне третьего тысячелетия признала свою ответственность за эти трагические ошибки, хотя со стороны верховенства других конфессий таких заявлений пока не было). Кстати говоря, существенные различия религий как проявление морали явилось для Таганцева и одним из доказательств не­совпадения преступного и безнравственного. «К тому же религии по необходимости конфессиональны, их заповеди стоят в прямом соотношении с основами того или другого вероучения, и, конечно, мы не можем признать тождества правил жизни и поведения, предписываемых христианством и язычеством, магометанством и еврей­ством: а веления права, коих нарушение образует область преступного, запрещают и приказывают безотносительно к религиозным верованиям тех, к кому обращается авторитетная воля государства». Вот образец глубоко научного решения этой слож­нейшей и деликатной проблемы. Решения тем более ценного, что оно исходит от ав­тора безусловно верующего.

Таганцев вспоминает, что Уложение о наказаниях уголовных и исправитель­ных 1845 г. предусматривало специальный раздел (отделение) «О уклонении от ис­полнения постановлений церкви» и в числе мер наказания включало церковное по­каяние как основное, так и дополнительное наказание. И лишь впоследствии, — пи­шет Таганцев, - оно «освободилось от этого вторжения светской власти в недосягае­мую для нее сферу Божьего устроения».

Современный юрист вряд ли способен серьезно овладеть и таким инструмен­том уголовного права как категория состава преступления и его элементов без обра­щения к Курсу Таганцева. Это касается трактовки им всех элементов состава: объек­та, объективной стороны, субъекта и субъективной стороны. В характеристике объ­екта - это, в первую очередь, понимание объекта преступления как нарушаемого преступлением охраняемого уголовным законом жизненного интереса, например, субъективного права потерпевшего. При анализе объективной стороны нас не может не привлекать углубленная характеристика действия и бездействия, средств и спосо­бов преступной деятельности, скрупулезный анализ существовавших в то время тео­рий причинной связи. В характеристике субъекта преступления мы бы выделили фундаментальную разработку теории вменяемости, критически рассмотренную ав­тором с разных точек зрения, в том числе с позиций метафизической, индетерминистической и детерминистической формулы вменяемости. О глубине его характеристики субъективной стороны и ее востребованности для современного российского законодателя и правоприменителя может свидетельствовать, например, тот факт, что новый Уголовный кодекс Российской Федерации (1996 г.) сформулировал волевой признак косвенного (эвентуального) умысла точно по Таганцеву.

Глубиной теоретического анализа отличаются разделы Курса, посвященные характеристике стадий преступной деятельности, соучастия в преступление и обстоятельств, исключающих преступность деяния. В первой проблеме нас не может не подкупать принципиальная позиция Таганцева об исключительном принципе на­казуемости приготовленных действий (что впрочем, соответствовало современно­му ему российскому уголовному законодательству). В связи с этим УХ РФ 1996 г, впервые после октябрьской революции 1917 г., ограничивший ответственность за приготовление к преступлению только тяжкими и особо тяжкими преступлениями, в какой-то мере учитывал и взгляды Таганцева.

В проблеме соучастия в преступлении не устарели взгляды автора на понятие соучастия в преступлении, его объективные и субъективные признаки, вопросы доб­ровольного отказа от соучастия. Выдержала проверку временем и позиция автора по отграничению соучастия в преступлении от прикосновенности к преступлению и его принципиально отрицательное отношение к установлению уголовной ответственно­сти за недонесение о совершенном преступлении...

Вполне современными выглядят и взгляды Таганцева на обстоятельства, исключающие преступность деяния. В особенности глубокому анализу автора подверглась проблема необходимой обороны, в рамках которой следует выделить позицию автора по вопросам правомерности обороны от неправомерных действий представи­телей власти. Для отстаивания такого взгляда сенатором тому необходимо было иметь и гражданское мужество.

Проблеме наказания посвящен самостоятельный (второй) том Курса. Поража­ет фундаментальность рассмотрения автором этой проблемы. Здесь и исследование о границах карательной деятельности, и скрупулезный анализ теории наказания, и анализ объекта карательной деятельности и общих свойств наказания, и детальное рассмотрение российской карательной системы начала XX века и вопросы приме­нения, изменения наказания и освобождения от него.

Провидение в науке, предвидение перспективы ее развития - дар, доступный немногим. И вполне провидческими можно назвать взгляды Таганцева по следую­щей проблеме. К концу XX столетия и началу XXI века лишь заканчивается станов­ление международного уголовного права как отрасли международного публичного права, принципы и нормы которой регулируют сотрудничество государств в борьбе с преступностью, как самостоятельной научной и учебной дисциплины (укажем в контексте этого, что первый отечественный учебник по международному уголовно­му праву был издан лишь в конце 1999 г.¹). В Курсе Таганцева & 10 главы второй 1 тома называется «Взаимопомощь государств в области уголовного права». В нем он достаточно подробно проанализировал, например, такие основополагающие аспекты проблемы, как экстерриториальное (у Таганцева — «внетерриториальное») действие уголовного права и выдача преступников. При этом он предугадал, что в будущем экстерриториальное действие уголовного права будет возрастать: «Число таких слу­чаев внетерриториальной правоохраны несомненно будет расти, так как трудно представить, почему рядом с запретом торга черными людьми не воспрещается та­кая же в известных отношениях торговля желтыми - китайскими кули или даже и белыми - женщинами, сбываемыми на международных рынках в дома разврата..». По этому поводу стоит напомнить, что в самостоятельное международное преступление рабство и работорговля были выделены Конвенцией относительно рабства 1926 г. и Дополнительной Конвенцией об упразднении рабства, работорговли и ин­ститутов и обычаев, сходных с рабством 1956 г., а торговля женщинами и детьми (без цели обращения в рабство и чаще всего для занятия проституцией) — Конвенци­ей о борьбе с торговлей людьми и эксплуатацией проституции третьими лицами 1950г.

По традиции Таганцева обычно относят к представителям так называемого классического направления (школы) уголовного права. Последнее было выразителем так называемого юридического мировоззрения, выводившего содержание правовых норм не столько из условий жизни общества (политических, экономических, духов­ных), сколько из воли законодателя. Такой подход имел и свои достоинства, и свои же недостатки. Классическое направление достигло вершин уголовно-правовой нау­ки в исследовании догмы уголовного права, в изучении уголовно-правовой нормы и других категорий уголовного права как юридических понятий. С другой стороны, отрыв проблемы преступления и преступности от социально-экономических условий жизни общества, обоснование причин преступности безусловной и ничем не обу­словленной свободой воли преступника привели к тому, что представители этого направления не смогли дать ответа о причинах резкого роста преступности и разра­ботать адекватные уголовно-правовые меры борьбы с ними. В связи с этим класси­ческое направление и подверглось ожесточенным нападкам новых направлений в науке уголовного права - антропологического и социологического. Название «клас­сическое» было дано сторонниками этих направлений, вкладывавших в его значение смысл устарелости теоретических воззрений «классиков», не соответствующих со­временным потребностям общества.

Конечно же не приходиться спорить, что Курс Таганцева в основном выпол­нен в ключе самого ценного, присущего классическому направлению, всесторонне­му и скрупулезному анализу догмы права и приверженности главному принципу уголовного права (в том числе и современного) – nullum crimen sine lege. В совет­ской юридической науке догматический метод подвергался необоснованным напад­кам на него. На самом же деле его не следует не только стесняться, но каким-либо образом принижать его значение. Ни методология уголовного права, ни правоприменение в сфере уголовной юстиции обойтись без него не может. Особое место он занимает, например, в научном комментировании уголовного закона, что оказывает серьезное воздействие на судебную практику применения уголовно-правовых норм. И в этом смысле Н.С.Таганцев - классик (в кавычках и без кавычек).

Вместе с тем следует согласиться с мнением Н.И. Загородникова, который считал, что «Таганцев не укладывается в бытующую в нашей литературе схему де­ления ученых-криминалистов на классиков, социологов, антропологов»¹. По крайней мере его теоретический анализ таких уголовно-правовых категорий как уголовный закон, преступление, объект преступления, наказание (как уже отмечалось ранее) чужд отвлеченного формализма классической школы и ее оторванности от жизни, а напротив предполагает наличие в этом анализе социального содержания исследуе­мых им категорий.

А. А. Пионтковский (1898—1973) родился в семье видного российско­го ученого-криминалиста, профессора Казанского университета А. А. Пионтковского. Он рано стал серьезно заниматься уголовно-правовой наукой. Уже в 20-х гг. им были написаны учебники по Общей и Особен­ной частям советского уголовного права. Круг его научных интересов был весьма широк. Им опубликовано около 200 работ, среди которых важное место занимают труды, посвященные уголовно-правовым взглядам Кан­та, А. Фейербаха, Фихте, Гегеля, а также труды по сложным проблемам общей теории права, философии и методологии юридической науки. Цен­тральной идеей, красной нитью проходящей через все его работы, была идея укрепления законности при отправлении правосудия по уголовным делам. Активную научно-исследовательскую работу А. А. Пионтковский успешно сочетал с практической деятельностью. В 1946—1951 гг. он был членом Верховного Суда СССР. А. А. Пионтковский участвовал в разра­ботке всех основных законодательных актов по уголовному праву (в осо­бенности в разработке проекта Основ уголовного законодательства Со­юза ССР и союзных республик 1958 г. и УК РСФСР 1960 г.). Он пользовался заслуженным авторитетом не только у себя в стране, но и за рубежом, был избран вице-президентом Международной ассоциации уго­ловного права, почетным доктором Варшавского университета.

Бытие российской науки уголовного права продолжается в но­вых учебниках по уголовному праву, комментариях к уголовному кодексу, монографиях и научных статьях в юридической периоди­ке (в особенности в журналах «Государство и право», «Правоведе­ние», «Законность», «Российская юстиция»), а также в различно­го рода сборниках научных трудов. Кроме того, изучение уголовного права (в том числе и на студенческой скамье) невозможно без изучения судебной практики по уголовным делам. Не­оценимое значение в этом отношении имеет судебная практика, публикуемая в «Бюллетене Верховного Суда Российской Федера­ции».

При изучении российского уголовного права часто приходится обращаться к законодательным актам советского периода. В этом отношении проникновение в историю уголовного права облегча­ют следующие сборники документов:

1. Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 1917—1952 / Под ред. И. Т. Голякова. М., 1953;

2. Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР (1953—1991 гг.). Ч. I. Законодательство СССР/Под ред. В. П. Малкова. Казань, 1992; Ч. II. Законодательство РСФСР (1953—1991 гг.) / Под ред. Я. С. Захарова. Казань, 1995.

Для углубленного изучения определенных тем курса, при напи­сании курсовых работ, рефератов и дипломных работ неоценимую помощь окажут следующие библиографические справочники:

1. Советское уголовное право. Библиография. 1917—1960 / Под ред. И. И. Солодкина. Л., 1961;

2. Советское уголовное право. Библиографический справочник / Сост. А. С. Горелик. М., 1983.

Говоря о теоретических источниках науки уголовного права, следует указать и на тесную ее связь с художественной литерату­рой. Дело в том, что преступление (эта центральная категория уго­ловного права) нередко обнажает тайники человеческой души, делает видимой психологию поведения человека. Поэтому обра­щение к материалам судебной практики для классической литера­туры всех времен и народов является не просто обычным, а впол­не закономерным. Достаточно вспомнить бессмертные творения Пушкина и Гоголя, Толстого и Шекспира, Достоевского и Диккен­са, Стендаля и Золя, многих других выдающихся писателей. И в этом смысле, например, для проникновения в проблему мотива преступления прочтение «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых» Достоевского не менее важно, чем изучение соот­ветствующих разделов учебников уголовного права и специальной монографической и учебной литературы. Точно так же, например, постижение тоталитарной сути советского социалистического уго­ловного права и уголовной политики от времен Октябрьской ре­волюции и гражданской войны, сталинских репрессий 30-х гг. и вплоть до так называемой хрущевской оттепели невозможно безвнимательного прочтения и изучения книги «Архипелаг Гулаг» — этого настоящего историко-литературного подвига А. И. Солже­ницына.